Время винограда - [29]

он твою святую память

переплавил в боль твою.

Он убил твои мечтанья,

он всадил в былое нож…

— Ты ответь,— сказала Таня,—

это правда или ложь? —

Ваня вдруг услышал странный,

никому не слышный гром —

показалось:

все вулканы

оживают в нем самом.

Тучи пенятся кудряво,

раскаленный сыплют град.

Боли медленная лава

растекается до пят.

Долгий дробный грохот града.

Гул моторов.

Гром гранат…

Он ответил:

— Это правда.

Я в Испании женат.

Наши взрывчатые годы,

увлекающая даль…

Донкихоты, донкихоты,

вас поистине мне жаль!

Над наивной вашей ролью

потешается родня…

Но, быть может, с большей болью

вы жалеете меня?

Может статься, вы нам — судьи.

И пронзает вас мороз

оттого, что в мире люди

не умеют жить без слез…

— Молодец, ответил прямо! —

усмехнулась Таня вдруг.

Показалось — ожил мрамор

белых губ и темных рук.

Влажный блеск прикрыла шалью —

забирают слезы в плен.

— Что ж, коль так… я все прощаю,

счастлив будь с твоей Кармен!

И еще виденье шали

не исчезло без следа —

паровозы закричали,

зазвучали поезда,

водопады меж нагорий,

грозы в дальней стороне.

Зашумели штормы в море,

злые пушкп на войне.

И пошел по бездорожью,

продолжая свой поход,

между правдою и ложью

курский Ванька Дон-Кихот.

А наутро, в белой дымке

встретил Димку на тропе,

тихо высказал не Димке,

а как будто сам себе:

— Ты меня повсюду бойся.

Ты украл любовь мою.

Не встречайся, Димка, больше —

или я тебя у бью!

20

Нет, нам не птички на опушке,

в чьем крике кроется беда,

а пушки — черные кукушки —

считали смерти и года.

Их арифметика звучала

куда фатальнее для нас.

Со счета сбившись,

все сначала

вдруг начинала в страдный час.

Крутила танго радиола.

Заводы плавили металл.

Но в знойном небе Халхин-Гола

уже иной июнь витал.

Холмы хасанские. Равнины.

Лед у гранитных берегов.

Как в тихом фильме, белофинны

вдруг возникали из снегов.

И из войны в войну, став "асом,

всегда среди смертей и ран,

летал по самым дымным трассам,

как заколдованный, Иван.

Но грянул громом нестерпимым

фашистский кованый сапог…

Уже майором Ваня Климов

на Южном фронте принял полк.

Опять горел, горел и падал,

из окруженья полз к своим,

все семь кругов войны и ада

прошел, оставшись невредим.

Он потерял друзей немало,

освобождая города.

И вот сквозь битвы и года

на плечи званьем генерала

упала трудная звезда.

21

В далекий день, легендой ставший

для всех — живых и мертвых — рот,

в штаб генерала вызвал маршал,

со славой возглавлявший фронт.

— Знакомься — данные разведки:

координаты и квадрат.

Тут ставка фюрера: пометки

перенеси на карту, брат.

Задача в двух словах такая:

ты поднимаешь крылья в бой,

собой люфтваффе отвлекая

на этот клип ценой любой.

Бомбежку поведешь пошире,

чтобы фашист поверил, гад,

что точно вклиниться решили

мы в этот дьявольский квадрат.

Пускай подтягивает танки,

пехоту — пусть войдет в угар,

а мы тем временем на фланги

обрушим режущий удар.

Знакомься быстренько с приказом —

и в путь! Вопросы?

— Просьба есть.

Сбит у Днепра фашистским асом

начштаба мой…

— Плохая весть.

Такая бурная эпоха

нам, генерал, с тобой дана.

И все мы смертны — это плохо.

Узнать бы: смертна ли война?

Но в предсказанья верю слабо…

Иди. Пришлю тебе начштаба.—

И Климов козырнул

и вылез

из блиндажа в седую муть.

На все колеса быстрый виллис

наматывал обратный путь.

И мог бы убаюкать виллис,

да только полон рот забот…

О, если б Ване хоть приснилось,

кого начштабом фронт пришлет!

Но вот в его блиндаж рабочий

вошел полковник, фронтовик.

Как будто гром, в двенадцать ночи

он перед Климовым возник.

Спокойно щелкнул каблуками

и руку взял под козырек.

А у Ивана — кровь толчками…

— Ты?.. Вы? Зачем? Мне тесно с вами…

Вы зря забыли мой зарок!

Чтоб мы, нося вражду глухую,

,не наломали с вами дров,

проситесь сразу в часть другую

и уходите, Шинкарев!

Коль порох есть — возможна вспышка.

К чему самим искать беду?

— Что ж, генерал, а вы… мальчишка.

Нет, никуда я не уйду!

Ведь мы сейчас в одном полете,

он выше наших личных трасс.

Я — летчик. В гроб меня пошлете —

я точно выполню приказ.

Не раз мы воевали рядом,

и вам известно: я не трус…

И Ваня понял: станет адом

их неестественный союз.

Но тут припомнил не уставы,

а всех, кто пал на поле славы,

взглянул па Дмитрия, вздохнул:

— Ну, что же… может быть, вы правы,

война не ждет. Берите стул…

22

Негромкая ночь на войне.

Распластаны карты-трехверстки.

Колышется тень на стене,

скрипят под подошвами доски.

Снарядная гильза чадит —

ночная пугливая птица.

Всю ночь авиация спит.

А вот генералу не спится.

Он ходит.

Садится за стол.

Он смотрит на тени сурово.

Подвел его маршал, подвел —

зачем он прислал Шинкарева?

Былое сломало крыло

в полете, как глупая птаха.

Все то, что меж ними легло,

теперь поднималось из праха,

упорно в ночной тишине

вставало незримой стеною.

На самой великой войне

своей воевало войною.

Обида, не надо шуметь,

себя бесполезно дурачить:

ведь завтра на явную смерть

кого-то придется назначить.

Есть юность. А девушка в ней —

как свет до последнего вздоха.

Пускай ни о ком из парней

она не подумает плохо.

Но нет, генерал! Ты не прав!

Свирелька в тебе заиграла?

Есть точный армейский устав

и воинский долг генерала.

Лучи, мирный день торопя,

играют па маршальских звездах.

И маршал не пустит тебя

простым истребителем в воздух.

На пункте командном, как мозг,

ты нужен грядущему бою.

Ты словно решающий мост