Время умирать. Рязань, год 1237 - [46]

— Постараемся не попасться, — хмыкнул Ратьша. — Но, все равно, спасибо за предупреждение.

Глянул в оконце. На улице стало совсем темно. Встал с лавки, потянулся. Сказал:

— Ладно. Пора отдыхать. Завтра встаем рано.

Глянул на сникшего Гунчака. Приказал тоже поднявшемуся на ноги Могуте:

— Этого в подклеть. Только отдельно от остальных. От греха.

Ближник кивнул и тронул половца за плечо. Тот встал и двинулся к лестнице. Могута зашагал следом. А Ратьша принялся устраиваться на ночлег.

Глава 8

Поднялись затемно. Ратьша умылся из колодезной бадьи, быстро перекусил запасами, найденными в избе, облачился в броню. Могута носился по деревеньке, подгоняя разоспавшихся, непривычных к воинскому порядку, ополченцев. Ничего, справится. А пока боярин решил пройтись до речки — любил Ратислав смотреть на текущую воду. Небо на востоке посветлело, гася звезды на чистом безоблачном небе. Там у окоема уже появилась алая полоска, предвещающая скорое появление дневного светила. За ночь подморозило. Трава покрылась седым инеем и не по живому шуршала под ногами. Трупы половцев с улицы убрали. Должно, стащили в небольшой овражек у околицы. Часто попадались лужи замерзшей крови, которые Ратьша аккуратно обходил. Наконец добрался до берега. От темной воды поднимался пар, образующий туманную дымку вдоль всего русла. У самого берега образовалась ледяная корка — зачатки панциря, который накроет вскоре живую воду на всю долгую зиму до самой весны.

К Ратьше подошел Могута.

— Раненые на носилках, боярин, — доложился он. — Кто может, поедет верхами. Дал им пяток воинов в сопровождение. Половцев погоним пешком. Недалеко — дойдут. С ними отправлю десяток — справятся. Гунчаку под честное слово дал коня. Вязать не стал. Думаю, не обманет.

— Ладно, — кивнул Ратислав. — Отправляй.

Могута повернулся к околице, обращенной в сторону Онузлы. Там в утренних сумерках угадывались, собравшиеся в кучу, конные и пешие. Свистнул в два пальца, махнул рукой с зажатой плеткой. Потом снова повернулся к Ратьше.

— Остальные почти готовы. Скоро можно будет выезжать. Душегубцев, как и говорили, на сук?

— Ну, да, — подтвердил Боярин.

Потом досадливо поморщился.

— Забыл расспросить у них, был Гунчак в избе, когда они над нашими изгалялись.

— Я расспросил, — сказал ближник. — И, правда — не было. Не соврал хан. Все это учинил монгольский десятник. Его, кстати, тоже живого взяли. Только его. Остальных десятников порубили. Говорят, дрались, как черти, в плен не сдавались. Этого палицей приголубили, потому и живой.

— Как отличили-то от половцев? — поинтересовался Ратша.

— Дак, одеты малость по другому. И доспех получше. Рожей, опять-таки, от половцев отличается.

— Ладно, вешать будем — посмотрим.

Ратьшин дружинник подвел под уздцы двух коней — гнедого жеребца для Могуты и Воронка для Ратьши. Оседланных и облаченных в доспех. Ближник и боярин запрыгнули в седла, разобрали поводья.

— Куда двинемся дальше? — спросил Могута.

— На полдень, — помолчав, ответил Ратислав. — Надо поглядеть, что за сила на нас идет. Да и острастку дать. Пусть поймут, что пирогами их здесь потчевать не будут. Но сначала к роще. Сучья для гостей незваных присмотрел?

— Послал людей. Должны уже петельки приспособить.

— Тогда всех туда. Нашим тоже полезно на то посмотреть.

Ближник кивнул, развернул коня и порысил к собирающимся на околице сотням. Ратьша, не спеша, двинулся к дубовой рощице, облюбованной Могутой для казни. Вскоре здесь собрался весь Ратьшин отряд. Осужденных на казнь со связанными за спиной руками посадили верхом на лошадей, подвели тех под перекинутые через сучья веревки, накинули петли на шеи. Половцы впали в оцепенение и не пытались вырываться, или молить о пощаде. А вот монгол, который и в самом деле, заметно отличался от остальных пленников, что-то кричал по своему, крутился в седле, мотал головой, не давая накинуть петлю. Трое воинов с трудом с ним справлялись. Перестал он дергаться только после того, как почуял петлю на шее. Понял: будет рваться — лошадь уйдет, оставив его дергаться на веревке. Кричать, однако, не переставал. Ратьша подозвал Осалука, спросил:

— Чего верещит? Просит о чем-то?

— Нет. Пугает гневом джихангира.

— Это кто еще?

— Так они называют начальствующего на войском Бату-Хана.

— Видно грозен… — протянул Ратислав. Потом махнул рукой — вешайте.

Воины, распоряжающиеся казнью, хлестнули коней, на которых сидели пленники. Кони рванулись вперед, оставив висельников болтаться в петлях. Боярин по-хозяйски осмотрелся: не оборвался ли кто. Но нет, веревки оказались крепкими.

— Ладно, — произнес он, развернул коня и направил его к броду.

За ним потянулись воины, оставляя казенных находников в одиночестве исполнять жуткий танец смерти.

До полудня неспехом проехали верст пятнадцать на полдень. Пригревшее солнышко растопило иней на жухлой траве, но ветерок дул студеный, потому всадники кутались в плащи. Ратьша уже собирался останавливаться на дневной привал, когда увидел мчащегося во весь опор воина из головного дозора.

— Половцы! — подскакав к Ратиславу с Могутой, двигающимся в голове войска, крикнул он.

— Много? — стараясь, чтобы голос звучал спокойно, даже лениво, хоть сердце в груди встревожено зачастило, спросил Ратьша.