Время своих войн. Кн. 3-4 - [62]

Давно заметили — лучше всего мыслится на чистке оружия.

— Предложения? Только без всякого — «подкрались на танке» и тому подобного…

— Да, на танке бы, тихонько так, на цыпочках, да шепотом из главного калибра… Хорошо! — мечтательно говорит Петька — Казак: — Есть у них там танки?

— Целых полторы штуки! — острит Леха. — На всех трех наших «центровых» как раз по половинке приходится.

— Легковушку под кино переоборудовать!

— Эй, кто–нибудь — ймите бэтмена!

— А что у нас в общем по транспорту получается?

— По легковушкам, тут как не крутись, а машин тридцать–сорок понадобится, — говорит Извилина.

— Это на семерых–то?

— Да.

— Трудновато придется. Получается, что каждому одновременно на пяти сидеть. Руки–ноги не поразъезжаются?

— Меньше никак. Точек не много, но надо продублировать — расставить страховочные, иначе застрянем, не уложимся.

— То ли дело на танке! Может, танк угоним? Так и не сказали — есть у них танки? Извилина?

— Есть…

— На танке оно, конечно, сподручнее, но слишком заметно.

— Ладно, если они по собственной глупости в город танки введут, берите танки — катайтесь. Но не раньше, чем свои объекты сделаете. И что б потом на «конечный» успели!

— Что еще? Давай по мелочам.

— Ключи на машины должны быть у всех.

— На все?

— Да.

— По тридцать пять штук каждому? И это только по легковым? Семь комплектов?

— Восемь.

— Карманы порвем.

— Не порвем.

— Запутаемся — какой куда.

— Номер на ключе, номер краской на машине. Отработала — свой ключ сломал. А если предназначена для блокировки, то сломать прямо в замке.

— Тогда прошу ключи надпилить — я не Миша!

— Все равно много получается, надо бы «задвинные» особо выделить — цветом, и по центральному району тоже своим.

— Принято. Что еще? По мелочам?

— Взрывчатки не хватит.

— Даже если нашу вывезем?

— Нашу бы не трогать. Пригодится.

— Тронуть придется.

— Тогда, только ту часть, что с войны. Есть еще гранаты противотанковые — много.

— Запальные трубки ни к черту!

— Переделать. Все равно нам их не бросать, а закладывать.

— Переделать под пятнадцать–двадцать секунд. Бегать не разучились?

— С тобой разучишься!

— Двадцать?

— Годится, тут можно и трусцой.

— Принято. Только «шуму» все равно не хватит. Где остальное взять?

— Гробануть у белорусов. Знаю одно местечко…

— Я тебе гробану!

— Действительно, не оскорбляй соседа! Не по–людски…

— Где тогда?

— Извилина, а нельзя в сопредельных, поближе к месту, свечной заводик наладить? Небольшой такой… С выходной мощностью тонны на три?

— Можно. Только проще готовый купить или арендовать…

— Ты когда туда?

— Можно хоть завтра.

— Опять бриться каждый день будем? — спрашивает Миша.

— Распустились! — крякает Седой. — Опартизанились!

— Зеркал не держишь. Только в бане один осколок на всех, — жалуется Миша. — В него не разглядеть — что брить.

— Зеркало на твою рожу невиноватое, — говорит Сашка, намекая не на кривизну (Миша и лицом скроен ладно), а опять же на размеры, на то, что не каждое зеркало личико Михаила в себя вместит — ушам проблема, за рамкой остаются…

«И на что эта головушка такое туловище занимает?» — задается вопросом Сашка, утешаясь тем, что сам, и вовсе не на чуток, крупнее Казака. Пусть Петька — Казак ничуть не озадачивается собственными размерами — разве что, в шутейной форме — подтрунивает над самим собой, но зато и напарник у него не столь велик. Нет такого контраста! Сашка же рядом с Мишей смотрится неважно, едва ли не анекдотично. Впрочем, рядом с Мишей все смотрятся вяленько — таков уж он: не только размерами, но и здоровьем от него пышет, как от печки, сразу понимаешь — этот рельсу на плечах согнет, даже не крякнет. «Вот уж наделил Господь — интересно у скольких под то занял?» — думает Сашка грешное, считая, что и у него без спроса отняли…

— В силе уму могила, — говорит Сашка частью завистливое.

В Сашке много грешного. Сашка думает свое — о том, что никогда не скажет вслух.

«Бог — нем. До тех пор, пока люди перестанут говорить за Бога, пристраивая в его речи собственные желания. Бог — слеп. Любой, наблюдая за человечеством столько веков, счел бы нужным выколоть себе глаза. Бог — глух. Должно быть, с тех пор как появились «говорящие новости», и лжа вырвалась на свободу. Впору задуматься: «Глухой, слепой, немой — не стал ли он таким для собственного спокойствия?» Следует ли это тому, что пока живы люди, Богу на земле не быть?..»

И тем не менее, Сашка верит в Бога. Бог — противоречив, в этом он бесспорный чемпион, но эти противоречия отступают, если приходит понимание, что он не несет ответственности ни за то, что он создал, ни за то, что делается его именем… Нет–нет, да и вспоминает то, что в своих тетрадях оставил Михей:

«Для понимания Бога, человеческая жизнь должна быть не каплей в море, а самим морем. Но тогда и он, Человече, стал бы Богом, и такое понимание ему не понадобилось…»

Нет большего врага для истины, чем убеждение. По сути, любая истина способна меняться, а значит, по отношению к какой–нибудь точки во времени (в человеческом видении) быть лживой. Убеждение же остается неизменными даже когда его принято считать ложным на основании, что само «поле правды» изменилось (под влиянием отношения ко времени). Люди с убеждениями в равной степени опасны лжи и правде. Правда готова к сотрудничеству с ложью, если считает, что при этом станет носителем добра. Ложь готова к сотрудничеству всегда — на добро или зло ей по сути наплевать: если побочным продуктом окажется добро, она извлечет из этого дополнительную выгоду, окажется «правым» зло — не огорчится — ложь равнодушна. К чему она не равнодушна, так это к извлекаемой выгоде. Ложь — это выгода личная; правда — это выгода общая, общинная. Ложь добра, но не намерениями. Истина жестока, но смыслом.