Время своих войн. Кн. 3-4 - [47]

Отец Миши тоже поздно женился — тоже за пятьдесят, только через десять лет после войны. За всю Отечественную ни одного ранения, хотя отслужил в саперах, и приходилось не раз наводить переправы под обстрелом, когда пульки цокали дождиком. Это тогда были те самые первые «специальные саперные», что носили поверх ватников стальную защиту от пуль и осколков. Не каждый мог осилить на себе такой вес, чтобы еще и работать, бревнышки подтесывать и укладывать. Подбирали туда самых богатырей.

Дед прожил до 102 лет, это если только по метрикам (всегда молодился), узнав про внука, приехал в Сибирь — помирать. Добирался долго — самолетов не признавал — один шел и ехал, без сопровождающих. Словно еще одну цель себе перед смертью ставил: Россию осмотреть. Здорова? Болеет ли?

Когда болел внук, и уже не верили, что выздоровеет, дед в порог свой нож вколотил — против смерти, чтобы не вошла. И всякий человек, с какими бы мыслями он не был, должен был через этот нож перешагивать. Убоялась ли смерть, но Миша выздоровел, хотя раз в год — в те же дни — мучался головными болями. Дед нож обломил, осколок так в пороге и остался чернеть. Миша, когда замечал, сразу же вспоминал ту историю: как дед смерть пугал. От себя вот только отпугнуть не смог…

Миша пошел в длинного геолога — загляделась, видно, мать. Хорошо хоть русый, как отец, а не цыганистого вида, а то тут и не знаешь, чем бы дело закончилось: закон — тайга! — она же и прокурор, она же и защитник… Человек тайги берет на себя обязанности судьи и исполнителя, зная, что подобное и к нему применимо, если окажется, что не прав он сам. Отец всю жизнь помнил, без устали испытывал — искал подтверждения, что сила родовая, наследственная, не в геолога, хотя по срокам так совпадало…

Миша старался соответствовать.

На перегонах, стоя на носу лодки, пихал ее против течения, разом отталкиваясь с боков двумя жердями (каждая размером с приличную оглоблю) словно сам он на крученой доске, а это лыжные палки. Так час за часом, без роздыха.

Ходил шишковать — как сезон, прибивался к партии за кедровым орехом. Надо стучать по стволам побойней. У Миши такая, не всякий ею замах сделает, того смотри, сам переломится в своем настырстве.

Еще более отличался на замерзших стеклом озерах, один управляясь побойней, которую положено таскать по льду, вдвоем поднимать над дремлющими на мелководьях щуках, выбрав самую крупную, и с силой ронять вниз — глумить, после же, всплывшую вверх брюхом, быстро вырубать из подо льда топором, тут же, пока не очухалась, хватать рукой под жабры и выбрасывать. Обычай, забава и охота, получившая распространение с переселенцами из Псковской и Новгородской губерний, что по причине нехватки годных площадей, еще до Столыпинских реформ решали осесть в Сибири под льготы предоставляемые правительством…

Миша подобно глубокой реке «тек» по жизни тихо, находя смысл ее в простых здоровых вещах. Ездил в Крым, к родным матери. Спал в саду, под навесом, ночью в грозу поднимал раскладушку кверху, чтобы не заливало косым дождем, и так держал вверху, пока дождь не кончался. Одного дачника спросонья чуть кондрашка не хватила, едва сообразил, что это за скульптура в мужских трусах. В «Новом Свете» на одной стороне скала Орел, на другой Сокол. Дроздов Михаил на каждой побывал — восторгался простору моря. В тайге тоже есть сопки немаленькие, но с них мало что увидишь, надо на дерево карабкаться, а на что смотреть?

В какой–то год полюбилось прыгать с камня на камень, да не с одного и того же на другой, а чтобы с каждого на разный, прежде не знакомый. Камни в Крыму знатные…

Камни, где тренировался, привык считать своими, но нет–нет, а сквозным гротом заявляются на дальний пляж — бухту, получившую заманчивое название «царской» (по причине, что здесь изволил искупаться последний из Романовых), расхлябистые приезжие — все как один, городские.

Раз Мишу очень рассердили. Сперва шуточки отпускали, потом передразнивать затеяли. Миша подошел, мирно спросил — не хотят ли подраться? Если в охотку, то могут разом, и вместе — он разрешает, а то за каждым в отдельности бегать неинтересно.

На сильного — артелькой. Такой артельки нет, чтобы с Мишей тягаться. Артелькой как сорвавшегося с ума человека берут? Сколько бы не было, двое за руки, третий с внушениями — вразумлять по корпусу. Не много, что трое, а много, что на одного. Здесь в неправедный спор не ввяжись. С Мишей такое несерьезно, ему двое в руки, считай в подарок, гоняться не надо. Этими двумя третьего готов вразумить — с боков одним хлопом… и навсегда. Подавай жалобы на собственную глупость!

В Сибири обычно срабатывало. Здесь нет. Стали расспрашивать — почему бегать неинтересно? Совсем бегать не умеет? И как тогда убегать будет, если что? Миша понял, что не переболтает — это же городские, у них язык по особому подвешен, мозги будут пудрить до скончания всех русских слов.

— Ищите сами в чем хороши — в том и посоревнуемся.

Долго совещались. Девчонки уже посмеиваться стали. Выделили наконец одного бегуна.

— До скал?

— И дальше!

— Сколько будем бежать?

— Пока один не сдохнет! — предложил Миша.