Время своих войн. Кн. 3-4 - [48]

— Сурово!

— Как хотите, тогда можно и до Генуэзской.

— До Судака? Далеко!

— Далеко? — искренне удивился Миша. — Часа полтора, если отсюда!.. Ну что ж, побежали?

— Прямо сейчас?

— А в чем дело? Что–то мешает?

— Нормальной обуви нет. Не в босоножках же!

— Моя подойдет?

Снял туфли–лодочки, что носил на босую ногу, сложил их подошва к подошве — протянул. Примерили — случаются же совпадения.

— А ты?

— Я босиком.

— По камням?

— Ну, — говорит Миша удивленно. — А по чему еще?

Отбежали недалеко. Бегун свалился, за ногу схватился и стонать начал. Дотрагиваться до ноги Мише не разрешил — сразу орал. Больница, хочешь не хочешь, в Судаке. Как раз там — куда наметили. Миша его сгреб и себе на плечи опрокинул — как учили. Бегун этот незадачливый постанывал и на плечах, но уже скорее от страха. Особенно, когда Миша перепрыгивал с камня на камень. Потом дорога пошла, там попривык. Уже у крепости попросил:

— Поставь–ка меня на ногу.

Миша послушно поставил. Охая отпрыгнул подальше, опустил вторую ногу и… вдруг сорвался с места.

— А теперь — догоняй!

Оставил Мишу с разинутым ртом. Будь это хоть бы на пяток километров от оговоренного финиша дальше, Миша бы отдышался и его нагнал, накрутил бы ему нос в сливу, но тут… Миша даже не пошел следом — чего идти, уговаривались же, проигравшего не ждать, пусть топает пыльной дорогой пешком, потому повернулся спиной, взяв короткий разгон, прыжком с двойным перехватом взлетел свой первый камень, оттуда перепрыгнул на следующий и дальше… Оттуда стал спускаться к морю. Подумывая, успеет ли до темноты и если не успеет, то тогда придется плыть…

Племянник–футболист, играющий за СКА, рассказывая эту историю очень смеялся. А рассказывал родственнице, за которой приударял, игнорируя знаки, которые она ему подавала, все еще возбужденный без меры, поведал, как на «Царском пляже» сегодня провел местного недотепу — того самого здешнего Икара–переростка, что с ней видели, что прыгает с камня на камень у мыса «Карманов».

Так случилось, что рассказ услышал тот, кому он не предназначался. Отец девицы, человек в чинах и наградах (а точнее — генерал) сидел в соседней комнате с нежданным фронтовым другом за рюмкой чай, и беседа их как раз пришла к тому, что хотелось душевно помолчать. Стремительно вышел, неслабой еще кистью, выдал племяннику в ухо, впрочем, не усердствуя — племянник все–таки, и настрого велел тому найти и пригласить бегуна на чай. Немедленно!

Тем же днем расспрашивал про Сибирь, весьма заинтересовался дедом, допытывался у Миши, чем тот собирается заняться, не думает ли податься, как и дед его когда–то, в Армию? В смысле, не призывником по срочной службе, как положено всякому здоровому телом и мозгами человеку, а по самому, что ни на есть настоящему — Родине служить по самой полной. Миша честно отвечал, что не задумывался, не решил что ему интересней. Пока интересно «восьмиборье», только вот жалко, что нельзя сделать профессией.

— Отчего нельзя? — удивился генерал. — Можно! Все можно…

Меж тем, расспрашивая, кивал другу, который не далее как пару часов назад, отчасти намекая и на племянника генерала, вздыхал, что молодежь нынешняя, не знающая настоящих тягот, вырождается, и некому будет принять из рук бразды…

— Бегаешь зачем? Прыгаешь зачем? Заставляют?

— Прыгаю, потому что нравится, — признался Миша. — У нас таких камней нет. А бегаю, потому что мне домой скоро, зачеты по «восьмиборью», да еще волка обязан загнать. Традиция такая семейная. Как зачет на совершеннолетие. После этого, если захочу, жениться можно.

— Жениться хочешь?

— Не-а… — зарделся Миша. — В нашей семье принято, чтобы не раньше сорока. Сначала много чего доказать надо…

— Кому? Семье?

— Себе! — удивился Миша его непонятливости. — И остепениться надо…

— А-а! — протянул генерал, будто все сразу и понял. — И что делаешь?

— Работу работаю!

— А в свободное время?

— Я же сказал — «восьмиборье».

— Ах, да… А подробней можно? Что за «восьмиборье»?

И Миша рассказал про «восьмиборье», то что «русским» называется.

Например, есть в нем такое: «Вот 110 километров тебе на сутки!» И тут, хочешь, шагом иди, хочешь трусцой, можно бежать, что есть силы, потом остыть шагая и завалиться вздремнуть — фора есть, потом опять бежать… Воли много. Но, вот тебе ружье в руки, вот тебе пять или семь кило общественного груза на спину — дуй через тайгу до «старых шахт»! Не саму тайгу, разумеется, тайгой не ходят — тайгой карабкаются, ломятся, … и … то есть, шуруй, как ты есть, разбитой дорогой, той, что раз в год гусеничным трактором проходят с ковшом сваренным навыворот, что нос у того корабля — это повал отбрасывать и наросшее. И волокушей позади себя тянет, чтобы разгладить. После зимы, особенно если снежная, обязательно есть повалы, и после ветра, которым крыши рвет.

Когда марафон бегут, часов нет ни у кого, часы только на конце маршрута. Гадай сам, уложился ли в сутки или недобрал. Минут не хватило или часа, но тут все равно незачет тебе. Стыдно за такое…

Тут же у магазина тебя взвешивают, тут же и грузят, чтобы получилось не меньше одной десятой от собственного веса, а сколько сверх возьмешь, сколько тебе надо личного — дело твое, но выделенный запас должен доставить в сохранности — это общественное, это поселку нужно — это в конце марафона ждут.