Время свинга - [109]
Три
Возвращаясь с Ламином, мы взяли свой «лиэрджет», но без Эйми — та была в Париже, ей французское правительство вручало медаль, — поэтому нам пришлось оформляться в главном здании аэропорта, как всем прочим, идти через зал прилетов, забитый вернувшимися сыновьями и дочерями. На мужчинах были шикарные джинсы из толстого денима, жесткие узорчатые рубашки с воротничками биржевиков, фирменные толстовки с капюшонами, кожаные куртки, новейшие кроссовки. А женщины точно так же были полны решимости надеть на себя все лучшее сразу. Красиво уложенные волосы, свеженакрашенные ногти. В отличие от нас, все они были прекрасно знакомы с этим залом и быстро обеспечили себе услуги носильщиков, кому вручили свои исполинские чемоданы, велев обращаться бережно — хотя каждая сумка была обернута во много слоев пластика, — после чего повели этих разгоряченных и затравленных молодых носильщиков через толпы к выходу, то и дело оборачиваясь и рявкая им наставления, словно скалолазы своим шерпам. Сюда, сюда! Над головами плыли смартфоны, указывая путь. Глядя в этом контексте на Ламина, я поняла, что его дорожный наряд, вероятно, был сознательным выбором: несмотря на всю одежду, все кольца, цепочки и обувь, какие Эйми подарила ему за последний месяц, одет он был точно так же, как и при отъезде. Та же старая белая рубашка, твиловые штаны и пара простых кожаных сандалий, черных и стоптанных в пятке. Мне поневоле пришло в голову, что я в нем чего-то не понимаю до сих пор — а может, и много чего.
Мы взяли такси, и я села с Ламином на заднее сиденье. Три стекла в машине были разбиты, а в полу салона — дыра, сквозь которую я видела, как под нами катит дорога. Ферн сидел спереди, рядом с шофером: его новая политика сводилась к тому, чтобы всегда держаться от меня на прохладном расстоянии. В самолете он читал свои книги и журналы, в аэропорту ограничился вопросами практическими: взять ту тележку, встать вон в ту очередь. Ни разу не повел себя гадко, не сказал ничего грубого, однако воздействием своим изолировал.
— Хочешь, остановимся поедим? — спросил меня он через зеркальце заднего вида. — Или сможешь подождать?
Мне хотелось быть таким человеком, кто не прочь пропустить обед, кто может выдержать, как часто выдерживал Ферн, уподобляясь практике беднейших семейств в деревне тем, что ел раз в сутки, под конец дня. Но таким человеком я не была: не могла пропустить трапезу и не прийти при этом в раздражение. Ехали мы сорок минут, а потом остановились у придорожного кафе напротив чего-то под названием «Академия американского колледжа». На окнах у нее были решетки, а на вывеске не хватало половины букв. В кафе меню изображали поблескивавшую еду в американском стиле «с картошкой», цены на нее Ламин прочел вслух, сурово покачивая головой, словно ему повстречалось нечто глубоко святотатственное или оскорбительное, и после долгой беседы с официанткой нам вынесли три тарелки куриной яссы по договорному «местному» тарифу.
Склонившись над едой, мы поглощали ее молча — и тут услышали из самой глубины кафе раскатистый голос:
— Мальчик мой Ламин! Братишка! Это Бачир! Я тут!
Ферн помахал. Ламин не шевельнулся: Бачира он заметил давно и молился, чтобы его не заметили ответно. Я повернулась и увидела человека, сидевшего в одиночестве за последним столиком возле самой стойки, в тени — кроме нас, он был здесь единственным посетителем. Он был широк и мускулист, как будто играл в регби, носил темно-синий костюм в полоску, галстук, заколку для галстука, мокасины с носками и толстую золотую цепь на запястье. Костюм плотно облегал его мускулатуру, а по лицу тек пот.
— Он не брат мне. Он мой ровесник. Он из деревни.
— Но ты разве не хочешь…
Бачир уже обрушился на нас. Вблизи я увидела, что на нем еще и головная гарнитура — наушник и микрофон, похожие на те, какие Эйми надевала на сцену, а в руках он держал ноутбук, планшет и очень крупный телефон.
— Надо место найти, куда все это сложить! — Но подсел он к нам, по-прежнему прижимая все это к груди. — Ламин! Братишка! Давно не виделись!
Ламин кивнул себе в обед. Мы с Ферном представились и в ответ получили крепкие, болезненные, влажные рукопожатия.
— Мы с ним росли вместе, чувак! Сельская жизнь! — Бачир схватил Ламина за голову и потно ее потискал. — Но потом мне в город уехать пришлось, детка, понимаешь, про что я? Я гнался за деньгами, детка! Работал в крупных банках. Покажите мне денег! В натуре Вавилон! Но в душе я по-прежнему сельский пацан. — Он поцеловал Ламина и отпустил его.
— Говорите вы, как американец, — сказала я, но то была лишь одна нить в богатом гобелене его голоса. Там еще звучали многие фильмы и рекламы, а также много хип-хопа, «Эсмеральда»[189] и «Пока вращается мир», новости Би-би-си, Си-эн-эн, «Аль-Джазира» и что-то из регги, игравшего по всему городу, из каждого такси, рыночного ларька, парикмахерской. Старая песенка Желтого Человека
