Время собирать виноград - [98]

Немного погодя у читальни, стараясь держаться поодаль, появился еще один человек. Зрителем его не обзовешь, была ему на свадьбе своя забота, ведь это Старый из темноты появился, так что тревожней и печальней зрителя поискать. Сидел он, с места не сдвинувшись, все эти девять часов, высидел еле-еле. Один, в старом пустом доме, сгорбившись на табурете перед огнем, брови свесились над глазами, не разберешь, то ли дремлет, то ли бодрствует, знал он, чего надобно ожидать, вот и ждал. Ведь должен же кто-нибудь догадаться, что и он тоже чуда ждет, и, как только оно свершится, прибежать к нему, хлопнуть дверями и с порога еще закричать: «Наша взяла, дедушка Добри, край твоему горю!» Приходилось каждый звук сторожить, долетающий с глухого двора, отличать возню петушиную от шипа кошки на собаку или бормотанье старого вяза от щебета молодых ласточек под стрехой: ему нужны были шаги человека.

А их как не было, так и нет; солнышко рассиялось — не слыхать, за полдень перевалило — не слыхать, свечерело — не слыхать, мрак обступил отовсюду — все равно не слыхать. «Господи, — взмолился он, — когда отдался я на милость твою, когда сказал, что все мы под тобой ходим, ужели же я ошибся? Ты на Георгия-то моего не смотри, глупый он у меня, Георгий, из этих, как бишь их ноне кличут, атисты ли, теисты ли, которые, значит, не верят, но я-то верую в тебя, верую! Доколе же мне ждать?»

И тут он вроде бы что-то услышал, нет, не шаги, другое что-то, смутное и бессловное; что бы то ни было, но ему полегчало, надежда ему свой знак подала. Только вот он сомневался, тут ли сидеть иль туда пойти? Тут, в этой темени оставаться. — так треснуть можно от горя. Он с трудом поднялся, ноги еле-еле держали. Но только он ими пошевелил. — сам не почуял, как вынесли они его вон из дому; прошел через двор, пересек темную тень старого вяза, быстро перекрестился и направился к читальне; ничего из вечернего деревенского шума не касалось его ушей, он шел, как ходил когда-то в атаки при Одрине и Чаталдже, шел и не знал, жив ли останется или ляжет костьми.

Так он и оказался перед читальней. Зал светился вовсю, там шла себе свадьба.

Он сразу же увидал Добричку, только ее одну: она стояла с поднятыми кверху руками, вся в белом, будто распустившийся подснежник, и глаза у нее светились, как прежде, когда она здоровой была. Она что-то делала — говорила ли что, знаки ли какие давала?

Ошеломленный, остановился он посреди улицы и стал ждать, что же дальше.

А в зале и вправду уже наступил последний час Добричкиной свадьбы: в огне ожидания, измучившего гостей, сгорели все надежды, все чаянья и упованья и Велико, и Георгия, и доктора. Сгорели дотла — дыму и того не оставили, это ясно стало после бессвязных Добричкиных слов про правителей и волхвов. Да, пора было отпустить музыкантов восвояси, распрощаться с дружками и подружками, а прислужникам пришла пора разобрать свадебную трапезу; иначе нельзя, всему на свете предел положен, даже и такой свадьбе.

Об этом, должно быть, догадался большой барабан. Он все помалкивал, пока Добричка плясала свою пляску, рученицу не рученицу, хоро не хоро — ведь музыка, какую она слышала, пока свадебные музыканты молчали, была ни для рученицы, ни для хоро. Теперь, однако же, большой барабан вознамерился показать силу голоса в последний раз в этот день да и в это лето — кто же в деревне летом свадьбы справляет, это осенью полагается делать, на Малую богородицу или на Димитров день; а до тех пор долгонько ему показалось терпеть.

И барабан во всю мочь громыхнул:

— Дум-дум-дум! Дум! Дум! Дум!

Тогда-то и появился Старый и увидел Добричку с поднятыми кверху руками.

Может, это было от барабана, чьи удары толчками гнали кровь к ее сердцу. А может, сама ее кровь, сильная и неукротимая, ударила прямо в сердце, только вдруг тот утес, который начал было осыпаться, но все держался, внезапно куда-то обрушился, исчез, провалился сквозь землю. И послышались веселые голоса, может, они с небесной выси спустились, окружили ее ликованьем, она почуяла, как с ними вместе ликует ее освобожденное сердце. Если это были птичьи голоса, с какими перекликалась она когда-то под старым вязом, то самое время теперь и Георгию появиться; она остановилась, стала вглядываться перед собой и увидела его. Как сквозь стекло, на которое кто-то дунул, а оно мутится и потом расчищается постепенно, кивал ей улыбающийся Георгий; она поняла, что видела его и перед этим, но только совсем по-другому.

И начала догадываться, что в прежних ее бессвязных видениях детские воспоминания перемежались с пережитым позднее, приходили к ней ненадолго и уходили, но теперь-то было не так. Что-то прочное, чего уже никакими силами не вырвешь, осветило ее изнутри; мрак, из какого вылетали жуткие, призраки, исчез, исчезли и ночи, когда бегала она по деревенским улицам и по лесу со страшным совиным криком, в нем надеясь найти спасение. Почему так случилось? И кто это сделал? Кто это сделал для нее?

И тут она увидела Велико.

Велико стоял с другой стороны стола и был словно чем-то испуган. Но и его она теперь видела другими глазами: она понимала, что годы прошли с того далекого дня, с того утеса, с той лесной стрельбы, с того смертного кольца, а он, похоже, перемахнул их одним прыжком.