Время собирать виноград - [63]

«Все эти дурни, эти детки богачей скоро поймут, чего они стоят», — успокаивал он себя, приклеившись, словно муравей, к свинцовой трубе.

Он не спустился по трубе, не ворвался с шумом в физкультурный зал, где собрались заговорщики, и не спас, как рыцарь — один против ста, — даму сердца. Это было первое отступление, на которое он пошел сознательно — он, буйный, безудержный, ни перед чем ранее не останавливавшийся. Так и провисел на стене весь вечер. В голове шумело, губы были искусаны в кровь, щеки горели от неудержимых слез. Провисел до, той секунды, пока не захлопнулась дверь за последним легионером. Потом он стоял у крана и ревел, как поросенок, полоща рот и глаза. Открыл окно и выпрыгнул во тьму. На улице Желязко заметил, что ноги его еле держат, а сердце колотится сильно и неровно. Он так устал, словно двое суток непрерывно махал топором в горах. Почувствовав себя немного лучше, Желязко бросился к морю, к дому Налбантова. Было темно. Он облокотился на железную ограду и решил ждать. Сегодня вечером или никогда, завтра будет уже поздно, думал он. Если понадобится, перелезет через ограду, заберется даже в окно, но еще сегодня вечером он должен поговорить с ней, высказать все, что он думает о ней и ее компании, — вот что он должен сделать.

Погруженный в эти тревожные мысли, Желязко не заметил, как дремота склеила ресницы. Так он и заснул, прижавшись к ограде, убаюканный теплой осенней ночью. Ветер вздымал громадные листья инжирного дерева, растущего у самых ворот со львом, и они мягко опускались на его фуражку. Он спал, а перед глазами мелькало одно и то же: Эми бежит по зеленой лужайке, в руках у нее золотая цепочка, за которую то и дело дергает нагоняющий ее пудель, а он, Желязко, улыбаясь, идет навстречу, нарядный, в белой рубашке, будто на условленное свидание. Пудель бросается на него, рвет рубашку, но он не замечает его, не в силах отвести взгляда от девушки с золотой цепочкой, которая напрасно старается оторвать от него разгневанного, ревнивого пса.

Вдоль ограды прошел старый Налбантов и чуть не наткнулся на Желязко. Наверное, узнал его, потому что не только не вызвал полицию, но даже и слугу не выслал прогнать его прочь. Дом осветился. Откуда-то донесся щебечущий смех, полились из окон мелодичные, призывно-тревожные звуки. Желязко не проснулся: висенье на свинцовой трубе, страх, разочарование, теплая осенняя приморская ночь — все это предательски навалилось на него и погрузило в сон прямо на улице, у самых ворот со львом.

Наконец рояль умолк. Из окна высунулась головка, девушка посмотрела налево, направо. Сквозь сон Желязко услышал вопрос: «Где он?», потом какой-то шум, шаги — тяжелые и другие, еле уловимые.

— Ну папа, ну пожалуйста… — раздалось совсем рядом.

— Поздно уже.

— Папа… — в голосе девушки слышались слезы.

Желязко открыл глаза. Увидел ее у ворот и вскочил. Тень старого Налбантова растаяла во дворе.

— Папа! — испуганно окликнула его Эми — видно, страшно показалось остаться наедине с юношей.

Ночь оберегала его, он знал, что не убежит. Однако хватит ли у него смелости на то, ради чего он, словно побитая собака, притащился к этой недоступной для чужих ограде?

Желязко попытался что-то сказать, но поперхнулся и замолчал. Стыдился, что она застала его спящим? Или это были все те же его вечные терзания: зачем он тут, зачем, как нищий, торчит у этих ворот?

— Я знаю, ты боишься моего отца. Но он добрый.

Желязко молчал.

— Он не рассердится, пойдем.

Желязко по-прежнему молчал. И вдруг, словно очнувшись, спросил:

— Откуда ты знаешь?

— Знаю…

— Кое-чего и ты не знаешь, — сказал он, но Эми словно его не слышала. — И почему я тут заснул, не знаешь.

— Знаю. — Девушка протянула руку, он отшатнулся.

Не нужна была ему эта близость. И с Эми у него нет ничего общего, нет и никогда не будет. Зря, что ли, повторял он эти слова, вися на свинцовой трубе и потом — на улице. Никогда. Ничего общего с ней не имеет и иметь не хочет. Больше того — он ее презирает. Ненавидит. Готов убить. Все равно как если бы ему поручили уничтожить ее за пособничество врагу. И Желязко вдруг почувствовал, что действительно может это сделать. Не раздумывая, в ненависти и отчаянии, он тут же на месте разрядил бы в нее пистолет. И пусть бы потом газеты задохнулись от злости.

— Эми. — Он впервые назвал ее по имени. — Эми, — повторил он осмелев, с трудом узнавая свой изменившийся голос. — Я пришел сказать, что между нами нет ничего общего, что нас ничто не связывает…

— Что? Почему? Да как ты смеешь? — воскликнула девушка. — Что ты о себе возомнил?

— Я все сказал.

Она не слушала. Повернулась и бросилась бежать к своему большому оглохшему дому. Шаги ее долго отдавались на мраморных ступенях. Потом хлопнула дверь, все затихло. А он не уходил — стоял как потерянный, и, казалось, не было на свете силы, способной оторвать его от этой ограды.

Потом он никак не мог вспомнить, где он ее видел — только в окне или у ворот тоже? Тем более что у него никогда не хватало смелости вспоминать про этот вечер, о котором так никто никогда и не узнал. Ни в те черные и тревожные дни и ночи, ни позже, когда старый Налбантов пришел к нему в кабинет с единственной просьбой — не считать его преступником.