Время собирать виноград - [64]

Но чего, собственно, он добивался от девушки? И вообще, какое он имел право с ней так разговаривать? И пусть на переменах она то и дело попадалась ему на лестнице, заговаривать с ней он не решался. Мерз, бродя по узким приморским улочкам — с ней или без нее, — молча, и ни разу не зазвал ее к себе, на генеральскую дачу, не познакомил с товарищами. Застенчивый, неловкий, особенно в сердечных делах, которые не переставали его тревожить.

Эми не сдавалась. Тина из Зеленкова стала ее первой подругой. Эми осыпала ее ласками, оставляла у себя готовить вместе уроки, а под конец уговорила отца разрешить Тине поселиться у них в доме, в ее комнате. Но Тина не согласилась. Неосознанное почтение, которое она испытывала к семье фабриканта, соединялось с каким-то страхом, вернее, застенчивостью горской девушки, неспособной так просто войти в чуждую ей среду. Пугала Тину и полупомешенная жена Налбантова, мать Эми, которая целыми днями бродила по дому, словно призрак, от подбородка до пят укутанная в широкое странное платье из темного жоржета. Завидев Тину, она останавливалась, протягивала руку, ощупывала лицо и волосы девушки и молча удалялась. Что-то невидимое, непонятное таилось в этом доме, в его пугающей тишине. Тине понадобилось немало времени, чтобы освободиться и не приходить в трепет ни от холодного блеска мрамора, ни от музыки, которая окутывала волшебным покрывалом и пробуждала к жизни тайны этого чужого дома. Когда она рассказала друзьям о предложении Эми жить у нее, те решили, что это сделано нарочно, с целью выявить их намерения. Такое уж было время, время сомнений, слежки, жестокости — никто никому не верил, любой шаг, любое нечаянно вырвавшееся слово могли сделать чужим лучшего друга. Тина не скрывала ненависти к дочке фабриканта Налбантова, акционера многих софийских банков и крупнейших габровских и дунайских компаний. Так никто и не узнал, понимала ли Эми, какие чувства испытывала к ней ее новая подруга. Впрочем, как ей было понять? Ведь вроде бы Тина ее так любила. В воскресенье они вместе шли в церковь, вместе обедали, перешептываясь, в каком-нибудь тихом ресторанчике. Потом Эми играла на рояле, пыталась учить и Тину. Радовалась ее понятливости и любознательности, благодарила судьбу, которая свела их вместе. То и дело целовала, клялась, что больше ничего не хочет от жизни — она всегда мечтала иметь сестру и наконец обрела ее. Неустанно расспрашивала о горах, о Зеленкове, о родителях, о планах на будущее, предлагала после окончания гимназии вместе ехать за границу учиться дальше. И повсюду таскала с собой — на концерты, в гости. Картины, одна заманчивей другой, развертывались перед глазами Тины, но она становилась все более замкнутой, недоверчивой. Ослепленная окружающим ее довольством, Эми понятия не имела об ужасах, которые происходили в мире. Она просто не желала знать, вернее, не могла заставить себя поверить, что в тот самый момент, когда она касается клавиш, варит свое любимое вишневое варенье или мечтает о прогулках и встречах с друзьями, где-то гибнут люди. Щедрая на обещания, обеды, подарки, планы, в реальность которых деревенская девушка просто не могла поверить, Эми чем дальше, тем больше казалась Тине эгоисткой, неспособной выползти из своего мирка, как черепаха из панциря. Особенно бесило ее, когда, переговорив обо всех на свете мелочах, Эми принималась расспрашивать ее об одноклассниках, причем расспросы эти неизменно сводились к Желязко. Вначале — робко, обиняками, а потом и открыто. Еще немного, и Тина стала бы поверенной ее самых интимных тайн. Почувствовав это, Тина сразу догадалась, почему именно она была выбрана в подруги и получила возможность бывать в этом глухом доме, пропахшем холодным камнем. Она довольно быстро нашла в себе силы с этим покончить. С Эми сдружиться не так-то просто, тем лучше — пусть-ка походит, поищет кого-нибудь более подходящего для подобных целей.

Но другой подруги Эми что-то долго не находила. Встречаясь с Тиной в гимназии, она довольствовалась тем, что показывала ей какую-нибудь новую книгу или рукоделие, которым очень увлекалась (впоследствии оно перестало ее занимать, и Эми не менее страстно занялась рисованием — сначала акварелью, а потом и маслом). Тина стояла с лей в коридоре, сочувствовала ее одиночеству, но у себя на квартире, среди друзей, называла страшной эгоисткой и притворщицей, которая даже из одиночества делает себе театр. Однако ни о классе, ни о Желязко Эми больше не спрашивала — даже о пустяках, даже мимоходом. В эту зиму Тина стала особенно внимательно присматриваться к себе и в один прекрасный день обнаружила, что не менее красива, чем Эми. Даже красивее — нос у Эми был, как и у нее, греческий, но с большей горбинкой; ноги — стройные и изящные в щиколотках, но с налитыми, как у спортсменки, играми. Нежная, желтовато-коричневого оттенка кожа Эми тоже, по мнению Тины, не могла и сравниться с ее молочно-белой, как у истой горянки, кожей. Тина без конца повторяла себе это, пока окончательно не убедилась, что она действительно хороша собой. Вот бы еще научиться держаться, как Эми, и, конечно, приодеться. В это-то время она и попала в некий довольно известный магазинчик, где приобрела набор, состоящий из пудры, губной помады, зеркальца, расчески и щетки. Заглянула она и в обувной. Тина хорошо знала, что ей нужно. С одной стороны, чтоб в гимназии никто не придирался, а с другой — чтобы на улице не выглядеть совсем уж школьницей.