Время собирать виноград - [180]

«Посмотри на себя, ты же бледный как смерть!» — выговаривает ему начальник управления. Все-то его ругают. Даже уборщицы и курьеры. Но, чем больше они бранятся, тем больше его любят. Качают головой и говорят: «Да…» И умолкают…

Обитая кожей дверь наконец распахивается, и первым в кабинет входит доктор Мирков, а за ним… Матей. Мой друг детства. Давно я его не видел. Думаю, лет двадцать. Я не знал, что он стал медиком. В нашем университете он не учился. Наверно, где-нибудь за границей. Он здорово изменился. Не то пополнел, не то раздался в плечах, но это был не тот Матей. Черты его лица смягчились, жесткость и доброта уже не контрастировали друг с другом — видать, время потрудилось и над ним. Если когда-то Матей был красавец, то сейчас это был бывший красавец. И если я обратил внимание на его внешность, то лишь потому, что хочу подчеркнуть, как сильно он переменился; наверное, не только внешне.

— Итак, дорогие коллеги… — Последовала пауза. Мирков всегда после слов «коллеги» умолкал, словно хотел подчеркнуть значение этого слова. — Как вам уже известно… а в нашей больнице и особенно в вашей поликлинике все становится известно заранее… с сегодняшнего дня товарищ Матей Василев становится главным врачом заводской поликлиники. Это немаловажное событие.

Потом, повернувшись к Матею, сказал:

— Я с удовольствием представляю вам моих коллег, с которыми вам предстоит вместе работать. Начнем с тех, кто сидит впереди.

И он начал. Начал и я: «Подлец».

«Этот тоже».

«Еще больший подлец».

«Любовница первого подлеца».

«Бывшая любовница первого подлеца».

«Злюка. Во всей республике подобной не сыщешь».

«Доносчик и вымогатель. Остерегайся его. К тому же страдает манией величия. Любит говорить: «Я должен тебе сказать…», потом наступает долгая пауза, во время которой ты думаешь, что он сообщит тебе что-то значительное, мудрое, а ты запишешь его откровение и повесишь на стене… «Я должен тебе сказать…» И начнет нести чушь, которую ты тут же забудешь. Вот уже десять лет жду, что он выдавит из себя что-нибудь умное…»

«А этот — просто ничтожество. Пустое место. Со всеми на дружеской ноге. Одним словом, дрянь-человек».

Последнее относится ко мне. Таким меня считают. Возможно, так оно и есть на самом деле.

Матей улыбнулся.

— Мы с ним знакомы, — сказал он.

Я задал себе вопрос: зачем он нарушает правила игры? Не стоило ему говорить, что мы знаем друг друга, и тогда он имел бы возможность получать от меня сведения, и никто не знал бы, от кого он их получает. А то взял да и ляпнул: «Мы с ним знакомы». Мои дорогие коллеги посмотрели в мою сторону и подумали: теперь по милости этого субчика не очень-то подступишься к Василеву — наш пострел везде поспел.

Думаю, пора сказать что-нибудь в собственную защиту. Действительно ли я ничтожество, всегда ли им бываю или время от времени, по необходимости или просто так, без всякой к тому надобности? Не знаю, человеку трудно судить о себе самом. Уверен лишь, что я ничего не делал для того, чтобы доказать обратное. Но второе обвинение меня задевает больше: «Он со всеми на дружеской ноге». Задевает потому, что оно в какой-то степени верно. Я в приятельских отношениях с людьми самыми различными, даже с антиподами. Но тот факт, что они недолюбливают друг друга, не дает мне права отдавать кому-то из них предпочтение. Отсюда возникает ощущение неполноты. Например, неполноты в дружбе, которую я дарю и которую дарят мне. В известной степени я — друг. Мой девиз — «я с тобой, но не твой; я с вами, но не ваш». И поскольку люди это чувствуют, то дают мне меньше, чем я жду от них; и тогда я ищу новых знакомств, но и тут не отступаю от своего принципа — точно так же, как и они в своем отношении ко мне. Это какой-то порочный круг, в котором я верчусь. Суть же этой печальной истины состоит в том, что я мало даю и ровно столько же получаю взамен. Мне следует сократить число своих друзей, но я боюсь ошибиться в выборе и оттолкнуть от себя тех, кто мне более близок. И почему, скажите, я должен во имя дружбы вставать на чью-то сторону? А нельзя ли обойтись без подобных обязательств? В свою защиту скажу лишь одно: я никогда не был двуличен. Ведь главное это, а не то, являюсь ли я всеобщим приятелем. Да, я честен со всеми, но следует признать, что всегда избегаю делать выбор, вставать на сторону того или другого, даже если оба они мои друзья и враждуют между собой. У меня есть право не принимать точку зрения ни первого, ни второго, потому что у меня собственный взгляд на вещи, хотя, возможно, это только мне кажется. Я постоянно спрашиваю себя: почему я должен во всем соглашаться с кем-то, дабы завоевать его дружбу? На чьей стороне правда? Знающих меру или бескомпромиссных? Может ли человек, не занимая крайней позиции, иметь друзей? Вы ответите: это твое личное дело. И будете действительно правы. Но я хочу оставаться другом и Кирилла, и Петра, независимо от того, что между собой они — враги. Как я могу знать, кто из них прав, и как я могу отбросить неправого, во имя того чтобы остаться в приятельских отношениях с тем, кто держит в руках знамя истины? Короче говоря, почему от меня требуют, чтобы я был судьей, в то время как я желаю быть другом? И если все-таки придется выбирать, именно другом хочу я быть прежде, а уж потом, если это потребуется, — судьей. Но сначала — доверие, дружба, а уж потом — отчуждение и осуждение.