Время собирать виноград - [175]

Сценарист вгляделся в его лицо — это был Милко.

— А, Милко!.. Спасибо, хорошо. А ты?

— Сами видите… — усмехнулся Милко. — Кручу баранку.

Вскоре они подъехали к дому, сценарист протянул пять левов, и они распрощались. Машина развернулась и исчезла в снежной пелене.

Дома все спали, он на цыпочках прошел к себе в кабинет, стараясь не шуршать бумагой, в которую были завернуты цветы.

Разделся, поставил цветы в вазу, постелил постель и нырнул под одеяло. И тут же уснул спокойным, здоровым сном.

А ночью его разбудил запах диких пчел. Острый, горьковатый, он заполнил собой всю комнату.

Сценарист зажег свет, огляделся. Он не мог понять, откуда исходит этот запах. Сначала показалось, что от букета, и он встал, открыл окно и выбросил цветы.

Но запах диких пчел продолжал заполнять комнату.

И тогда он понял, что теперь каждую ночь будет внезапно и беспричинно просыпаться от запаха диких пчел, чтобы снова увидеть маленькое подсолнечное поле, трепещущий свет, молодую женщину, лежащую с открытыми глазами, и жужжащих надо всем этим диких пчел.

Внезапно проснувшись, он долгими ночами будет лежать без сна, и дикие пчелы будут яростно жужжать в его сердце.

За мгновение до того, как он закрыл окно, в комнату проникло крохотное поле подсолнухов.

Милчо Радев ФОТОГРАФИЯ В РАМКЕ

Милчо Радев

СНИМКА В РАМКА

София, 1981

© Милчо Радев, 1981

c/o Jusautor, Sofia

Перевод О. БАСОВОЙ

Редактор Р. ГРЕЦКАЯ

Конечно, я не забыл Матея. Но мы уже не были сослуживцами, не жили в одном квартале, и «наше» кафе заполнялось незнакомыми людьми, постоянно менявшими столики и становившимися все более шумными. Нечто подобное случилось и со мной. Постепенно с годами я стал встречаться не с теми, кого любил и уважал, а с кем попало, для препровождения времени.

Допускаю, что я просто старался не думать о Матее. Мы знакомы с детства, были в приятельских отношениях, и потом нас связывали общие воспоминания; но, едва я принимался о нем вспоминать, в моем сознании всплывал тот день, когда встал вопрос: кто «за», кто «против» и кто «воздержался». Я не один, а два раза поднял руку на уровень шеи сидящего впереди меня коллеги, градусов на сорок пять приподнял ее над подлокотником стула — на большее меня не хватило. Правда, я знал, что от моей позиции ровным счетом ничего не зависит. Дело было ясное, большинство голосов обеспечено, единодушие и гармония в нашем коллективе восторжествовали. И Матей был уволен.

Из главврача заводской поликлиники он превратился в заведующего самым обычным медпунктом на старенькой фабрике, в пятистах метрах от которой когда-то находилась городская свалка. Медпункт этот не располагал ни лабораторией, ни физиотерапевтическим кабинетом, ни медицинским персоналом — лишь полуграмотная санитарка была под его началом. Запустение, грязь по колено, стена за его письменным столом от весенней сырости стала напоминать географическую карту с меняющимися государственными границами. Получал Матей вдвое меньше, чем у нас, да и рабочие не очень-то его жаловали: им был нужен врач, а не уволенный начальник. Словом, все шло к тому, что и там он не удержится. Хорошо еще, свалка находилась под боком. Возьмет палку с металлическим наконечником и пойдет с мешком за спиной собирать бумажные отбросы.

Так складывались дела Матея — до прошлой недели…

Вторая половина выходного дня была самой приятной. Автомобили покинули город, улицы опустели, дома притихли. Теплынь — самое подходящее время ходить босиком по линолеуму или по кафелю в ванной. Положив раскрытую книгу вверх обложкой на постель, я расположился в кресле, широко расставил ноги и принялся сладко позевывать. Время было самое неподходящее для сюрпризов. Я долго, исподволь готовил себя к матчу, который должны были показывать по телевизору. Первым делом старательно зашторил окна — так я поступаю всегда, когда на улице еще светло, а я собираюсь смотреть футбол. Я хитрю. Таким образом мне удается опередить сумерки, которые просачиваются из разбитых подвальных окон, заполняют пространство, смахивающее на колодец и именуемое внутренним двором, добираются до моих ног и медленно поглощают меня.

Так вот, в этот воскресный день, занавесив окна и пододвинув массивное кресло к телевизору, я поставил перед собой пуфик, положил на него ноги и откинулся на мягкую спинку кресла. Слева от меня — столик. На нем — два бутерброда, сервелат и даже арахис. А справа — на другом столике — пепельница, стаканы. Внизу на полу — минеральная вода и бутылка водки. Она, естественно, уже почата. Когда содержимое иссякает, это хорошо: приближающийся конец может изменить вкус, даже водки.

До начала матча оставалось пять-шесть минут. Не больше. От нечего делать я развернул газету. При этом я знал, что мне нужно зажечь лампу над головой, и абажур очертит вокруг меня мягкий теплый круг. Ну а когда начнется матч, я нажму на кнопку, круг исчезнет, и я сольюсь с травяным полем, с мячом, который летает над этим полем и иногда оказывается в сетке.

Однако на этот раз я не слился. Я переворачивал Страницы газеты, больше прислушиваясь к их шелесту, чем вчитываясь в заголовки. Вдруг я почувствовал, что мои ноги ищут тапочки, и вот я уже стою у окна, поближе к свету. Создавался новый эпидемиологический центр. Так сообщалось в газете. Объединялись три столичных научно-исследовательских института, к ним присоединяли лабораторию в Варне, филиал в Русе, а также отдел социологических исследований и прогнозов, координационный центр по очистке вод и еще множество всяких лабораторий и отделений. И директором этого фантастического учреждения назначался Матей. Да-да, наш Матей. Этот чирей, который потребовалось удалить с корнем, во имя оздоровления нашего коллектива. Правда, вскоре выскочили уже не чирьи, а возник настоящий фурункулез, и мы не знали, как от него избавиться.