Время собирать виноград - [117]

— Вы тут? — спросил он, и веки его, покрытые старческими пигментными пятнами, приоткрылись. — Пожалуйста, сходите в суд и остановите то дело… Но сначала вам надо пойти ко мне домой, номер дела записан у меня на календаре — внизу, в левом углу, под месяцем декабрь. Запомнили?

— Запомнила, — сказала я.

— Речь идет об иске против моих сыновей, — прошептал старый адвокат.

Наверно, это было просветление! Наверно, этот странный и сильный человек подводил итог своей жизни. Он прощал, он был готов забыть все обиды. Такие вот торжественные мысли вертелись у меня в голове, когда, пожимая его руку, я вдруг услышала:

— Попросите там, в суде, чтобы дело приостановили. Скажите, истец болен и пусть они не отправляют дело в архив. Выйду из больницы — продолжу. Запомнили? Никто не думает о старике, старик сам должен о себе заботиться…

К бывшему банковскому кассиру я нарочно пришла пораньше — надо было проводить его в поликлинику на кардиограмму. На последнем осмотре доктор Шойлеков услышал какие-то новые шумы у него в сердце.

Старик стоял, сгорбившись над электрической плиткой. На столе я увидела судки, в которых ему носили еду, — они не открывались сегодня. Из спичечных макетов осталось лишь несколько, самые маленькие.

— Эта нехватка спичек скоро отнимет у вас последние королевские владения! — попробовала я пошутить.

— Да нет. Хотя, в общем, мне бы хотелось раздать их все. Спичечная фабрика уже работает, — уныло проговорил он. — Ремонтировали ее недолго… Еще в детстве, когда для меня наряжали новогоднюю елку, я заметил: ничто, приносящее мне радость, не длится долго. Не убеждайте меня, пожалуйста, что это результат моей мнительности или фатализма… Я замечал сотни раз: достаточно, чтобы мне что-то понравилось — скажем, галстук, — и я его тут же терял. То квартиранты его воровали, то неизвестно отчего на самом видном месте появлялось пятно. Почти та же история получалась и с людьми, с которыми у меня начиналась дружба. Особенно с женщинами… Постоянно работая с деньгами, кассир поневоле становится подозрительным. Был у меня двоюродный брат, зубной врач, учился в Цюрихе. Он говорил: «Мне достаточно представить, что я целую женщину, — и тут же я вижу то ли кариес, то ли пародонтоз, поразивший ее зубы». Вот и я почти так же подозрителен, если дело касается человеческих чувств. Знаете, за тридцать два года ни один человек не отошел от моего окошка, не пересчитав деньги, которые я только что сосчитал у него перед глазами. Ну что же: раз люди не верят мне, почему я им должен верить? При виде денег человек забывает обо всем, даже о собственной безопасности. Скажите, пожалуйста, что еще, такое же грязное, полное микробов, он готов прижать к груди, к лицу, улыбаясь при этом, как лунатик?.. А вы когда-нибудь задумались о том, что прежде всего делают молодожены, когда вечером, после свадьбы, входят в свою спальню? Я никогда не был женат, но знаю: сначала они пересчитывают деньги, подаренные гостями. Слушайте меня внимательнее: первое, самое страшное зло — это детские копилки. Дарили их мне по обыкновению после новогодних праздников. Они были полны доверху, тяжелые, как камни. Когда я потом считал свои стотинки, другие дети смотрели на меня такими жадными глазами, что я просто заболевал. Не забывайте совета бывшего банковского кассира — никогда не дарите копилку ребенку, которого любите! Бережливость — это совсем другое. Это чувство, воспитывающее умение разумно распределять. Но не в железной коробке, закрытой на ключ!..

Он замолчал, снял очки и долго протирал стекла рукавом пиджака.

— Но мне и вправду жаль, что эту спичечную фабрику отремонтировали так быстро, — сказал старик. — Только-только привык я к гостям, и вот на тебе — придется отвыкать. Это были очень приятные визиты! — Его крупное тело затряслось в беззвучном смехе. — Без иллюзий. Им были нужны спички. Они получали их и уходили. Если уже больше нечего взять, гость не задерживается. Вы согласны?

— Нет, — сказала я.

Я еле сдерживалась, чтобы не прервать его, и лишь мысль, что бесполезно, поздно задавать вопросы, которые так хотелось задать, меня останавливала. И все-таки желание хотя бы раз возразить ему оказалось сильнее терпения медсестры.

— Нет? — Он удивленно поднял брови.

Имело ли смысл объяснять? Тридцать два года он видел людей только тогда, когда они считают деньги, а потом бежал домой клеить свои спичечные замки…

— Мне пора, — сказала я. — Вот вам талон на кардиограмму.

Наконец я получила путевку для бывшего директора текстильной фабрики. Достал ее доктор Шойлеков. С тех пор как я передала ему просьбу Бачевского, доктор Шойлеков не обмолвился об этом ни словом и вот однажды утром молча подвинул ко мне по столу путевку.

После обеда я побежала к Бачевскому, хотелось обрадовать его как можно скорее, хотя, конечно, никогда нельзя быть уверенным в том, что ты обрадуешь кого бы то ни было, даже если действуешь в его интересах.

Так оно и оказалось.

Старик равнодушно взял путевку. Посмотрев на дату, спросил, где за нее платить, и небрежно сунул в карман куртки. Он так и не поблагодарил меня, словно он отдал приказ, а я всего лишь выполнила…