Время собирать виноград - [103]

Накинув какой-то широкий цветастый халат — цветы на нем уже едва можно было различить, — она проводила меня до парадного. Остановка и вправду была под самыми окнами. Держа над головой мокрые зонты, люди прижались к стене, а на них капало с крыши.

— Шум вас раздражает? — спросила я.

— Все дело в привычке, — с покорной улыбкой ответила старая женщина. — Когда-то здесь был наш двор, но вот расширяли улицу и забрали его. Отца моего тогда уже не было. А мама так и не могла свыкнуться с мыслью, что ей негде сажать цветы…

Я спешила.

— Вечером примите таблетку эфортила.

Она кивнула и, поправляя шарфик на моей шее, произнесла что-то по-немецки. Это был вопрос, судя по интонации, но смысл его дошел до меня, лишь когда я уловила выражение ее глаз. Она спрашивала, приду ли я завтра. Погладив ее по плечу, я сказала:

— Я, я, натюрлих!

Это была единственная немецкая фраза, которую я знаю.

Потом мне надо было идти к Шахынову. Помню парадный вход на манер старинного портала, дверь, обитую гвоздями с узорчатыми шляпками, и металлический виноградный лист вместо ручки. Открылась дверь тяжело, словно изнутри кто-то подпирал ее спиной. Когда я нажала на кнопку, лампочка загорелась только на верхнем этаже. На нижних этажах царила полная темнота, и я чуть не выколола себе глаза, наткнувшись на олеандры. Их внесли с балконов в тепло — целые олеандровые рощи на каждой лестничной площадке. Бессмысленно было искать квартиру наугад. В темноте кто-то поднимался вслед за мной — было слышно, как отряхивают мокрый зонтик, позвякивают связкой ключей, отыскивая нужный. Я отступила к стене и спросила, на каком этаже живет Димитр Шахынов. Последовало долгое молчание, потом запыхавшийся женский голос прозвучал над моим плечом:

— Вы что, его родственница?.. На четвертом.

Как раз на четвертом этаже и горела единственная лампочка.

Медная табличка на двери блестела. Очевидно, ее чистили вчера или сегодня — в буквах еще серел порошок.

«ДИМИТР ШАХЫНОВ, корабельный механик». Самого корабельного механика не было дома. Прежде чем я успела позвонить, увидела записку, засунутую под звонок, так, чтобы ее сразу заметили. На листке из блокнота стремительным радостным почерком было написано:

«Сожалею, но мне необходимо присутствовать на техническом совете. Завтра буду дома. Ваш Д. Шахынов».

Этого еще не хватало: «мой» Шахынов!..

Я порвала записку и бросила на коврик перед дверью. Пусть этот Шахынов знает, что́ я о нем думаю!

На той же улице, метров на сто ближе к центру, у меня был еще один дом — с колоннами из русенского камня, с узкими окнами, глубоко утонувшими в неестественно толстых стенах.

Старик очень хромал, я заметила это, пока шла с ним через прихожую. У меня было такое чувство, будто он каждую секунду может упасть, удариться плечом о стену… И в первый раз, и потом, когда я приходила к нему, я заставала его в хорошо отглаженных серых брюках, в рубашке с галстуком, в короткой, как пиджак, домашней куртке с декоративными петлями из шнура.

В просторном холле светили по крайней мере десять лампочек.

— Люблю свет, — сказал он. — Особенно сейчас, когда день такой короткий.

На обширном письменном столе белели какие-то листки, фотографии с загнутыми уголками — вероятно, из-за близко поставленной настольной лампы. Я спросила, не помешаю ли его работе.

— Что вы, нет. — Он засмеялся, и в улыбке открылись хорошо сохранившиеся зубы. — Я вас ждал. Доказательство тому — кофе, что я приготовил, но он, очевидно, уже остыл…

Действительно, кофе остыл.

Я пила кофе, а старик сидел в кресле напротив, посматривая на меня время от времени — наверное, ждал, что я похвалю его кофе.

— Сегодня утром приходила девушка из вашей службы, убирала квартиру. Убралась, в общем, хорошо. — Он помолчал, поерошил свои густые седые волосы и с едва уловимым раздражением продолжал: — Могли бы вы попросить ее, чтобы она не перекладывала рукописи на моем столе?

— Конечно, — ответила я.

— Если хоть одна из этих фотографий затеряется — беда. Фотографии-то уникальные.

— Понимаю.

Он взглянул на меня недоверчиво, я почувствовала, что он вот-вот скажет мне что-то резкое, но старик сдержался.

Не дал измерить давление. У него есть собственный аппарат, и он уже пять лет ежедневно после обеда в четыре часа меряет давление сам.

— В моем возрасте человек теряет большинство своих прежних навыков, но взамен приобретает новые. Например, отказывается от кофе и начинает пить легатин. Не коньяк, не смотрите на меня так подозрительно! — Он засмеялся, даже хлопнул ладонями по худым острым коленям. — Легатин — венгерское лекарство, мне присылает его дочь. Она вышла замуж в Будапеште. Четырнадцать лет назад уехала туда учиться на факультет истории искусств.

— Очень хорошая специальность.

— Очень, — грустно согласился он. — У нее двое детей, сына назвали Дьёрдем и до сих пор убеждают меня, что это мое имя Георгий в венгерской транскрипции.

Было самое время переменить тему, я развернула карточку.

— Тут доктор Шойлеков прописал вам витамины, белергамин и гексадорм. Вы сказали ему, что принимаете и легатин?

— Сказал, Он не отменил. Хотите еще кофе?.. Но я сказал ему, что буду пить все, кроме гексадорма. — Он пошарил в кармане куртки, нашел нераспечатанную пачечку и подал ее мне. — Можете забрать. Я вообще не одобряю лекарств от бессонницы, а гексадорм меньше всего. Возьмите! — В его голосе послышались повелительные нотки — этот человек явно привык командовать. — Меня ждет работа, — сухо добавил он, кивнув в сторону письменного стола. — Именно меня, и никого другого.