Время повзрослеть - [44]

— Со мной все в порядке, дорогая, — сказала она. — Знаю, что выглядит иначе. Он просто обезумел, вот и все, просто одержим любовью ко мне, и это — побочная реакция.

Она устроилась на столике, скрестив ноги, и вытащила из сумочки сигарету. В Нью-Йорке курение в помещениях запрещено уже более десяти лет.

— Этого нельзя делать, — заметила я.

— Да неужели, — ответила она и закурила.

Мне сразу захотелось уйти. Я выбрала не то поле боя, чтобы умереть. Но уйти уже было невозможно: она принялась рассказывать свою историю.

Ее звали Доминик, она была родом из Атланты, хотя не жила там уже пять лет. Но поскольку там все еще оставались ее родители (она называла их «мамочка и папочка», без всякой иронии, для нее это были их имена), она всегда будет считать Атланту своим домом. Она не останется навсегда в Нью-Йорке, что бы «этот, наверху» ни говорил. Под «этим, наверху» она подразумевала мужчину, с которым у нее был роман, а не Господа Бога, хотя она могла заметить мое секундное замешательство.

Она проходила летнюю стажировку в его консалтинговой фирме, «о которой я наверняка слышала», добавила она шепотом. Я ответила ей, что не знаю никаких консалтинговых фирм, потому что у меня другая сфера деятельности, но она проигнорировала мои слова, потому что для нее не имело значения, чем я занимаюсь. Сущее дитя. Ей пора было возвращаться домой, чтобы начать работать в компании папочки, которую она когда-нибудь унаследует, если ей захочется, но он, мужчина наверху, не позволяет ей, и вот она уже два года торчит в Нью-Йорке. Она проводит с ним время, когда ей хочется, и уходит, когда ей заблагорассудится. Он слишком стар для нее. Он ни разу не встречался с ее родителями. Это не первая и не последняя их ссора.

— Вы оба — просто ходячий кошмар, — сказала я.

— Думаешь? Мне казалось, я живу как во сне.

Она закурила еще одну сигарету. В туалет зашла администратор, и я ретировалась.

— Здесь нельзя курить, — заявила администратор.

— Да неужели? — ответила Доминик за моей спиной.

Я поднялась наверх и проскользнула в банкетный зал. Мужчина, сидевший слева, уже исчез, оставив газету, а мужчина справа строчил что-то в телефоне. У Греты в руках был чек, и теперь ревела она.

— За мой счет, не волнуйся, — сказала она. — Я заплачу, только уведи меня отсюда.

Я выхватила чек из ее рук.

— Нет, Грета, я здесь сидела и целый час слушала о том, как тебе не хватает денег, не для того, чтобы ты платила за обед.

— Ох, прости, что я без денег, — ответила она. — Прости, что содержу твою семью.

— Это не моя семья, — машинально сказала я.

— Андреа, твоя.

В эту секунду я готова была провалиться сквозь землю от стыда. Я оперлась ладонями о стол для устойчивости.

— Давай прямо сейчас успокоимся.

— Хорошо, — ответила она.

Мужчина, сидевший справа, предложил оплатить наш счет. В ответ мы обе огрызнулись:

— Отвали!

Он встал и ушел.

— Я рассказывала тебе о себе и своих проблемах, а ты ушла с совершенно незнакомым человеком, — пожаловалась она.

— Прости.

— Ты можешь перестать делать вид, что нас не существует? — спросила она.

— Это вы уехали из города, а не я.

— Потому что нам пришлось.

— Я сомневалась, что нужна вам, — промямлила я.

— Андреа, как ты думаешь, что происходит в нашей жизни? Ты разве не видишь, что творится? Полный аврал.

Она злилась, даже была в ярости.

— И не могу сказать за Дэвида, он большую часть времени существует как будто на своей планете, но определенно скажу за себя: меня это оскорбляет. Вспомни все, через что мы прошли вместе, ты и я, — а теперь ты просто разрываешь связи?

— Я звоню, — пробормотала я.

Она фыркнула:

— Мы ценим твои звонки, но этого, разумеется, недостаточно. Мы бы хотели, чтобы ты приезжала.

— Хорошо, ладно, я не думала, что это имеет значение.

— Конечно, еще как имеет! Ты важна для нас. Для меня.

Она взяла мои руки, сжала их, и в ее глазах было столько эмоций, которые она заставила меня осознать, что меня тут же просто унесло.

Один из официантов, пересекая зал, уронил бокал, тот разбился вдребезги. Некоторые посетители зааплодировали. «Должно быть, они не местные, — подумала я. — Никто из коренных жителей Нью-Йорка не стал бы хлопать в такой ситуации».

Позже я вызвала для Греты такси «Убер» до Центрального вокзала. Она быстрее добралась бы на метро, но мне понравилась мысль о том, как она упадет на заднее сиденье автомобиля и останется на некоторое время наедине со своими мыслями, наблюдая, как мимо нее в последний раз проносится город: кто знает, когда еще она сюда вернется? Уходя, она сжала меня в объятиях, крепко поцеловала в щеку и сказала, что любит меня и что я ее сестра, нравится мне это или нет.

— Это даже не обсуждается, — ответила я. — Я всегда тебя любила.

— Тогда приезжай на День благодарения, — внезапно сказала Грета. — Сможешь?

Уже забираясь в машину, она послала мне на прощание воздушный поцелуй и попросила не забывать ее, когда она уедет.

После того как мне приходится выслушать чьи-то личные откровения, у меня всегда несколько дней кружится голова. Я хожу с таким чувством, как будто сущность этих людей окутывает меня, как плотный свитер. В случае с Гретой это гидрокостюм. Прошла целая неделя, прежде чем мне удалось буквально содрать ее с себя. И вот однажды утром я проснулась, обнаженная, в своей постели и снова почувствовала себя собой. Греты и след простыл. «Греты больше нет», — подумала я. Как нет и больных детей, опечаленных мужей, потерянных матерей. Они там, а я здесь. Я свободна. А потом я взяла и купила билет в Нью-Гэмпшир на День благодарения, потому что я чертовски по ним соскучилась, и если я вскоре их не увижу, не потрогаю их, не поговорю с ними, мне не выжить.