Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре - [34]
В 1994 году по заданию московской газеты «Iностранец», весьма заметного тогда еженедельника, я взял интервью у Игоря Губермана. В те годы, когда крах так называемой перестройки только начал вырисовываться, и у граждан все еще оставались некоторые надежды, слово бывшего зека и нынешнего эмигранта было особенно востребовано в общественном пространстве.
Я начал издалека…
— Игорь, ваша жизнь «до Израиля» в той или иной мере известна читателям. А вот что касается вашего нынешнего житья-бытья — куда меньше. Что вообще привело вас в Землю обетованную? Вас выперли из России, как и многих других диссидентов?
— Да нет, я бы так не сказал. Мы подавали документы на выезд еще в 1978 году. В 79-м я сел. Когда в 84-м вернулся, мы попрежнему хотели уехать.
Меня посадили 13 августа, и 13 августа меня освободили. С тех пор я каждый год праздную эту дату — одновременно день ареста и день свободы. Собирается большая толпа, и мы пьем водку. Даже не знаю, какое из этих событий я праздную больше — посадку или освобождение: и то и другое для меня очень значимо.
В то время стишки мои ходили очень широко. Я ведь писал о перестройке непрерывно. И в декабре 87-го нас с женой неожиданно вызвали звонком в УВИР, хотя мы никаких новых прошений не подавали. Вежливая чиновница провела нас в кабинет мимо гигантской очереди и совершенно официально сказала нам такую вот замечательную фразу: «Министерство внутренних дел приняло решение о вашем отъезде». Мы сопротивляться не стали, и документы нам оформили мгновенно.
Впрочем, в то время вокруг меня все время что-то такое происходило… Какое-то ощущение опасности было.
— Как встретили в вас в Израиле?
— На рейсе Москва — Вена нас было человек 250 отъезжантов. Но, как только мы приземлились, в сторону ХИАСа (организация, ведающая эмиграцией в страны Европы и США — Л.Г.) вслед за своими вещами отправились почти все. Мы остались жалкой кучкой, растерянные. Посудите сами: уходит такая толпища, и ты поневоле чувствуешь себя в категорическом меньшинстве.
Потом, спустя несколько лет, когда моя дочь работала в отделе абсорбции, один «новый репатриант» сказал ей прямо: «Так ты в 88-м приехала? Твои родители просто идиоты: тогда ведь свободно пускали в Америку!» Но мы-то ведь ни в какую Америку не собирались!
К нам подошел быстроглазый человек со значком Сохнута: это был Ицик Авербух — он потом стал близким другом нашей семьи. И он сказал: «Не беспокойтесь! Грузите вещи! Все будет нормально!» А потом спросил: «Вы Губерман? Пойдемте со мной!»
В то время для меня слово «пойдемте!» еще звучало неотличимо от слова «пройдемте!» Мы с женой переглянулись, потом я увидел спины автоматчиков, охранявших наш рейс и занявших все выходы из аэропорта. Но я пошел за ним. Быстро, даже не оборачиваясь, он шнырял по каким-то коридорам и, наконец, оказался в какой-то комнате. Я вошел следом и… впервые в жизни очутился в западном баре. Он был невелик, размером с жилую комнату, три-четыре столика, полумрак. Я тупо уставился на неимоверно красивые бутылки, а в руках у меня вдруг оказался фужер с коньяком. Незнакомец говорит мне: «Наш общий друг, художник Саша Окунь, попросил меня встретить вас именно так…» У меня слезы брызнули из глаз, совершенно горизонтально, струйкой такой брызнули.
Там же в Вене я заплакал еще один раз на следующий же день, хотя до этого не плакал никогда. Чтобы поддержать нас в трудную минуту, из Германии прилетел наш друг. Мы гуляли по Вене, он показывал нам город. Завел нас в мясную лавку, и, когда я увидел это обилие мяса и вспомнил, что делается в трехстах километрах к востоку… у меня опять потекли слезы. В третий раз я заплакал через два дня у Стены Плача. Нет, у меня не было каких-то там религиозных переживаний. Просто одна жизнь кончилась, другая жизнь началась. Я ведь знал, что несколько лет назад во время моей отсидки на площади у Стены была демонстрация в мою защиту. Выступали поэты, артисты, говорили всякие хорошие слова… Так что — сплошные слезы.
— Всем известно, что первые месяцы жизни в Израиле самые трудные. Особенно непросто проходит «абсорбция» у писателей, людей, чья работа напрямую связана с языком. Как было у вас?
— Мы приехали в Израиль в марте 88-го и, как все репатрианты, начали учить в ульпане иврит. К сожалению, я так и не освоил его: общаюсь на рыночно-автобусном уровне. Потом начал работать ночным сторожем в том же ульпане, где и учился. По-видимому, это было самое счастливое время в моей жизни: на работе я писал письма друзьям, читал книги. Но через год меня уволили… за слабое знание иврита.
…Сейчас я в основном сижу за столом и пишу. Заканчиваю книгу воспоминаний. Издал два сборника стихов, написанных в Израиле, — первую и вторую часть «Иерусалимского дневника». Сегодня я где-то посередине третьего сборника. Уже после моего отъезда в Израиле, в Америке и России был издан мой лагерный дневник «Прогулки вокруг барака». А только что в Москве вышла очень дорогая для меня книжка «Штрихи к портрету», посвященная моему другу Николаю Бруни…
К поэту Юрию Левитанскому настоящее признание пришло, когда ему было уже за сорок. «Вот и живу теперь – поздний», писал поэт в одном из своих стихотворений. Великая Отечественная, на которую он ушел девятнадцатилетним добровольцем, студентом знаменитого ИФЛИ, оставила глубокий след в его жизни и судьбе, и при этом стихи его стоят всё-таки особняком в творчестве поэтов «фронтовой плеяды»… Тончайший лиризм, блестящее владение словом, уникальные находки в области поэтики делают Юрия Левитанского одним из наиболее выдающихся русских поэтов второй половины ХХ века. Друг и биограф Юрия Левитанского Леонид Гомберг много лет работает с материалами о жизни и творчестве поэта.
Книга Леонида Гомберга «Дорога на Ханаан» охватывает огромные временные и пространственные массивы истории человечества, отраженной в Библии, – от стоянок «палестинского неандертальца», жившего 70 тысяч лет назад в пещерах Восточного Средиземноморья, до водворения в Ханаане клана переселенцев Иври из Ура и Харана в начале II тысячелетия до н. э. В повествовании представлены ключевые фигуры ранней библейской истории Каин, Ной, Нимрод, Авраам в контексте реально возможных событий, отраженных в мифах Месопотамии и Леванта: строительства Иерихона, Всемирного потопа, Вавилонского столпотворения, гибели Содома и Гоморры.
Владимир Быстряков — композитор, лауреат международного конкурса пианистов, заслуженный артист Украины, автор музыки более чем к 150 фильмам и мультфильмам (среди них «Остров сокровищ», «Алиса в Зазеркалье» и др.), мюзиклам, балетам, спектаклям…. Круг исполнителей его песен разнообразен: от Пугачёвой и Леонтьева до Караченцова и Малинина. Киевлянин. Дважды женат. Дети: девочка — мальчик, девочка — мальчик. Итого — четыре. Сыновья похожи на мам, дочери — на папу. Возрастная разница с тёщей составляет 16, а с женой 36 лет.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Это книга о том, как делается порнография и как существует порноиндустрия. Читается легко и на одном дыхании. Рекомендуется как потребителям, так и ярым ненавистникам порно. Разница между порнографией и сексом такая же, как между религией и Богом. Как религия в большинстве случаев есть надругательство над Богом. так же и порнография есть надругательство над сексом. Вопрос в том. чего ты хочешь. Ты можешь искать женщину или Бога, а можешь - церковь или порносайт. Те, кто производят порнографию и религию, прекрасно видят эту разницу, прикладывая легкий путь к тому, что заменит тебе откровение на мгновенную и яркую сублимацию, разрядку мутной действительностью в воображаемое лицо.
Эта небольшая книга написана человеком, «хорошо знавшим Троцкого с 1896 года, с первых шагов его политической деятельности и почти не прекращавшим связей с ним в течение около 20 лет». Автор доктор Григорий Зив принадлежал к социал-демократической партии и к большевизму относился отрицательно. Он написал нелестную, но вполне объективную биографию своего бывшего товарища. Сам Троцкий никогда не возражал против неё. Биография Льва Троцкого (Лейба Давидович Бронштейн), написанная Зивом, является библиографической редкостью.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.