Время нас подождёт - [16]

все покрывает,

всему верит,

всего надеется,

все переносит,

Любовь никогда не перестает…

Теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше».[1]

…Наташа меня, кажется, звала уже в третий раз, а я всё сидел над книгой, упираясь локтями в стол, и прогонял пяткой кота, который своим урчанием мешал мне думать. «Любовь никогда не перестаёт…»

Никогда.

Никогда не заканчивается — ни в потоп, ни в голод, ни когда ты что-то натворил… Она многого не делает, а что же тогда? Будто уступает место другому человеку…

И выходит, что любовь можно продолжить в вечности! Если ты любил здесь, на земле…

Значит, та бабушка ждёт, что они встретятся там. Её любовь, как ниточка соединяет их, ту жизнь, будущую и теперешнюю…

Лучше я помолчу и ещё подумаю, потому что… Иногда лучше прочесть, чем сказать.

А ещё я вспомнил, как вышла из храма довольная Наташа — лёгкая, сияющая, будто летняя бабочка на чистом белом снегу.

— Наташа, а что за картина была там, где мы стояли?

— Мишка, это не картина, это икона Богородицы. Называется «Достойно есть».

После ужина Наташа села за ноутбук обрабатывать фотографии, бабушка мыла посуду, Юра разместился за моим столом и что-то делал в компьютере, а я, накрывшись одеялом, смотрел картинки в Библии. Тикали часики на тумбочке, за окошком кружились в темноте белые снежинки, в комнате было тепло, и Мурзик гонял по ковру какой-то старый мячик. А я вдруг сказал Юре то, что меня больше всего тревожило с тех пор, как Юрка спросил меня про дружбу, когда мы стояли у храма:

— Юра… А если поссоришься… Если с другом — плохо. А вот если вдруг — с Богом? — это я уже прошептал. Потому что мне стало совсем страшно.

Юра перестал печатать, обернулся, посмотрел на меня. Встал, присел на краешек моей постели. Осторожно положил руку на мою лопатку — как раз там, где у меня больше всего почему-то болело после очень старых драк с Перцем.

— Это, Миша, и называется — «грех».

У меня пробежали мурашки по спине.

— А… как тогда быть?

Юра ответил не сразу, тихо так, грустно почему-то.

— Когда ты обижаешься на кого-то — ты не хочешь его видеть. Прячешь глаза, отворачиваешься… Так и у человека, когда он совершает грех, ссорится с Богом. Обижает Его — то есть творит поступок против совести, против Его заповедей, против всех законов их дружбы… Он прячет глаза, а ему кажется, что это Бог отвернулся от него, и он обижается на Бога… А внутри ведь — всё хочет мириться!.. А Бог его ждёт, потому что любит его.

— Бог не обижается?

— Бог это Любовь.

«А любовь никогда не перестаёт. Получается, что Бог никогда не перестанет любить нас? И… меня?»

— И вот тут всё зависит от человека. Хочет ли он сохранить дружбу? Дальше дружить и общаться с Богом? Для этого нужно совсем немного — всего лишь переступить через себя, и сказать «прости», но как бывает это трудно сделать!

Да, а ведь я не умею просить прощения… Это нелегко, потому что надо признаться себе, что ты виноват, и потом сказать это вслух! А иначе — как извиняться, если не чувствуешь себя виноватым?! Это значит, себя обманывать…

А просить прощения у Самого Бога?!

Ого!

Но для того, чтобы вновь с Ним дружить… А смог бы я?

А смогу — если захочу с Ним дружить?.. Дружить с Богом!

— … Юра… Попросить прощение — это и есть исповедь?

— Да.

Глава 10.

Трещинка.

Что толку бояться? Зачем бояться, если мы ни отчего не застрахованы?! Это случилось.

Нет, не с Колькой, не с мальчишками в классе, не с кем-то там незнакомым… Я поссорился с Юрой.

Внутри поссорился. А раз так — то чего бояться дальше? Можно сказать, что и снаружи — тоже. Не сегодня так завтра разразится гром.

Я узнал, что у Наташи будет малыш. И не когда-нибудь в далёком будущем, а скоро. Через каких-то полгода, ну ладно, чуть позже. Что я, совсем глупый, чтоб не догадаться? Она перестала нормально есть всё, кроме солёных огурцов и бутербродов со шпротами.

По утрам — тоже.

А ещё стала сидеть на сайтах про младенцев. Даже фотоаппарат забросила.

И Юра стал с ней ласковый, и кот теперь постоянно поближе к её пузу пристраивается. Нужно быть совсем далёким и невнимательным, чтоб не догадаться.

И этот разговор ночью…

Правда, в отношении ко мне это никак не изменилось. Разве что бабушка ещё добрее ко мне стала. Хотя — куда уж добрее? Молчаливее сносить мою внезапную грубость?!

Но я знаю, что это только пока — не изменилось. А потом изменится.

Мне было неловко смотреть в глаза Наташе. Я понимаю, что она не виновата ни в чем, и тот карапуз в её животе — тем более, но я… Мне-то что делать?

Юрка будет уходить в плавание, а она будет с ним нянчиться, с ребёнком, в смысле. А я буду мешаться.

Что? Помогать?

Как?!

Вот такой варёный ходил я недели две. Мне всё больше думалось, что сдадут они меня обратно. Ну зачем, зачем я им сдался, когда у них будет свой, маленький, хорошенький, розовощёкий младенец?!

Мне он таким и представлялся — как с рекламы подгузников. Весёлый, толстенький, с большими щечками, почти лысый и совсем неплачущий. Хорошенький.

Только я-то какое к нему имею отношение?!

Я старался быть ещё серьезнее и внимательнее. Но чем больше я старался, тем больше выходило наоборот! Пару раз я даже что-то сказал резкое Наташе. Юры дома не было. А мне от этого стало так пакостно, что я прогнал с дивана любимого Мурзика. И уткнулся в какую-то книжку…