Ульяна Владимировна Орлова
ДОРОГА ДОМОЙ
повесть
Счастье всего мира не стоит слезы одного ребёнка…
Ф. М. Достоевский
Глава 1
Побег
Антошка возвращался с прогулки довольный. Как не радоваться: солнце яркое, небо чистое, синее-синее, в лужах отражается всё лучше, чем в зеркале! И тепло, несмотря на начало мая. «Наверное, - думал он, - пойдем запускать с Шуркой новую модель аэроплана. Ветер юго-западный, ровный, может он и полетит. Тогда это будет открытие…». С такими мыслями Антон вошел в тёмное здание интерната.
***
- Тошка! К директору на собеседование!
Тошка молча лежал на кровати лицом вниз и не откликался.
- Тошка! Ну ты чего? Тошка!
Шурка подошёл к нему, положил руку на плечо. Тошка всхлипнул.
- Тошка, не вздумай!
Тошка молча поднялся, отряхнулся, будто постель была пыльной и сказал:
- Пойдём.
Они прошли по длинному коридору, не обращая внимания на любопытные взгляды, и вошли в директорскую.
Тошка почувствовал себя безоружным перед противником. Здесь, оказывается, было целое собрание.
- Антон, ты явился?! Почему так долго? – это воспитатель младшей группы.
- Он плакал! Ы-ы-ы!
- Что ты, он искал свои рублики.
- Да нет, ребята, он заряжал новый пистолет против директора.
Послышались смешки. Это ребята, среди них был и Язик Кривецкий. Личность с отвратительным характером, достающая всех и всё вокруг. Именно из-за него…
- Тихо! – это директор.
- Антон, объясни свое ужасное поведение, - это замдиректора.
Антон молчал.
- Антон, не заставляй нас ждать. Как ты посмел ударить товарища?! Это свинство с твоей стороны! И вообще…
- Кира Павловна! Что вы сразу на Антона?! Вы же еще ничего не знаете! – попробовал вступиться Шурка. Он стоял рядом с Антоном.
- Карандашин! Как ты смеешь перебивать взрослых? Ветерков! Антон! Что ты молчишь?!
Антон, наконец, проговорил:
- А что говорить? Конечно, я кругом виноват! Знаете, так можно много чего найти, чтобы придраться… Пусть лучше он говорит! – Антон указал на Кривецкого.
- А я ничего! Я только посмотрел его фотки. Подумаешь, жалкие картинки! Жалко, да? Маменькин сынок!
- Жалкие?! Тебя просили? Лезть в мою жизнь, брать мои деньги! Рыться в моих вещах!..
- Тихо! Антон, расскажи по порядку!
- Антону жалко копеечный фотоаппарат. Конечно, с порванными денежками и не то жалко будет. Он боялся, что я увижу его секреты. Да там только носочки и платочки, - мамочка прислала!
Кто-то засмеялся. Антон, не отводя взгляда, смотрел на Язика. Есть ли в нём капелька совести? Чего-то человеческого?! В рыжих глазах его играла какая-то злобная насмешка. Как и всегда, впрочем… Да что же это такое?! Неужели всё то, что происходит – правда?! Антон вскинул ресницы - брызги посыпались.
- А тебе, подлец, понравится, если я с тобой так?!
- Антон! Да как ты смеешь?! Это наглость с твоей стороны так выражаться при взрослых! Ты ничего нам не объяснил, выходит, сам виноват. Будешь соответствующе наказан! Или рассказывай, или проси прощения у Кривецкого!
- Антошенька! Не бойся, ремнем тебя не накажут! Подумаешь, в сортире полы помоешь пару раз… А «извини» не надо говорить, и так разнюнился. Что, Антошенька, правда глаза колет?
Антон еле сдерживал себя. Он сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони:
- Ну ты и г-гад!
- Хи – хи – хи! Антон удостоил меня ответа! Спаси-ибо, - Кривецкий размахнулся и плюнул, - А-ах!
Послышался уже открытый смех ребят – дружков Кривецкого. Тогда Антон, схватив со стола свои деньги, толкнул дверь и рванул из этого кабинета. Добежав до комнаты, прикрыл за собой дверь и на секунду прислушался: в конце коридора доносились крики и какая-то возня. Дальше он всё делал быстро: сунул за пояс свой игрушечный пистолет. Взял фотоаппарат («Ага, копеечный» - пронеслось в голове… Папа не стал покупать себе телефон и вместо него купил Тошке цифровик… Телефон был старый-старый, какой-то «допотопной» модели и промок в экспедиции…) Накинул старенькую синюю курточку, фуражку. Написал быстрыми взмахами на столе:
«Шурка! Прощай!
То…»
И выбежал из интерната.
Глава 2
Куда же теперь?
Если месяц разделить на недели, то будет около четырёх с половиной. А это – тридцать дней. Или тридцать один, но пусть будет тридцать. На день меньше.
А в тридцати днях … Семьсот двадцать часов. А минут…
Они тянутся совсем медленно, они застывают на месте, словно машины в пробке. Они упрямо не хотят продвигаться.
Медленнее всего они тянутся в школе. Чуть быстрее – когда ты читаешь книжку или болтаешь с Шуркой. Но библиотека не всегда бывает открыта, а у Шурки уроки заканчиваются позже – у них другое расписание…
Совсем быстро исчезают минуты во сне. Особенно, если там - дом. Но вот после таких снов, когда ты просыпаешься, смотришь в окно и вдруг понимаешь, что таких занавесок у тебя дома нет, и тополя за окном нет, а потом видишь ещё несколько таких же полусонных кроватей, и вдруг понимаешь, что ты не дома, то ты… Хочешь уйти обратно в свой сон, но уже не получается, потому что – подъём. И ты встаёшь, но всё ещё не можешь поверить, что это не сон, и дом твой не здесь.
Или сон?
Такой тоски во сне не бывает. И такого ощущения, что ты потерял себя, что словно тебя выхватили и унесли в другое измерение без твоего ведома, а ты ищешь и понимаешь, что уже не вернуться… Встаёшь, ищешь свои тапки среди кучи похожих - не находишь…
