Время надежд (Книга 1) - [23]

XVIII

Ефрейтор отвел Волкова в подвал и, сунув ему толстый журнал, гулко прихлопнул дверь. В подвале было темно, чуть светился лишь узкий проем оконца, переплетенного решеткой. Скрип засова неприятной дрожью отдался в раненом боку.

Из оконца свет падал на сырые, грубые камни стены.

А за оконцем, где-то в кустах сирени, ярко облитых лунным светом, безмятежно пел соловей, то умолкая на миг и, видно, прислушиваясь, не ответит ли подруга, то снова высвистывая замысловатые трели.

Волков подошел к оконцу и дернул решетку: толстые ржавые металлические прутья не шатались.

В лунном свете он рассмотрел журнал, который дал ефрейтор. На обложке Гитлер у большого глобуса.

Дальше замелькали полуголые женщины, разрушенные бомбами города, солдаты, обвешанные пулеметными лентами, атакующие танки в клубах пыли... Он вспомнил бой у реки и отшвырнул журнал. Теперь бой вспоминался иначе, стерлись как бы его собственные чувства, яснее выявляя канву событий: память долго не хранит ощущений, но пережитое заставляет чувствовать, будто стал взрослее, приобрел какой-то новый опыт.

"Мы ведь не убегали, - думал Волков. - Стояли до конца... И глупо, что я отказался сменить форму. Все было б иначе..."

То ли от радостного пения соловья, то ли от лунной тишины его вдруг охватила непонятная, глухая тоска.

Острее, всем телом стала чувствоваться подвальная сырость, давящая толща заплесневелых стен.

У оконца вдруг протопали тяжелые сапоги.

- Ау, - громким шепотом окликнул ефрейтор.

Ему никто не ответил. Ефрейтор выругался и ушел.

Волков схватился за прутья решетки и начал дергать их. А затем в подвальной темноте услыхал чей-то храп.

- Кто здесь?

На соломе в углу кто-то лежал. Волков нагнулся, чтобы разглядеть спящего, и тут же большая ладонь зажала ему рот.

- Помалкивай, лейтенант. Это я, Кузькин, - точно слабое дыхание, услышал он. - Врач меня остриг. Документы рядового Сироткина... по возрасту годятся. Но заподозрили все же. Руки подвели: мозолей кет. Думаю, подслушивают.

Волков чуть отодвинулся и громко сказал:

- Кто такой, спрашиваю?

- Ась? Чего ото? - сонно, испуганно проговорил Кузькин. - Чего надо?

- Кто такой, спрашиваю?

- Мобилизованный я. Других пустили, а меня сюды.

У меня ж хозяйство: корова тельная, огород. А меня сюды.

- Расхныкался, вояка!

Кузькин тихо подвинулся к нему.

- Некоторые прорвались, - зашептал он. - А мы вот... Зачем не сменил там форму?

- Думал, будет как трусость.

Кузькин нашупал руку лейтенанта и крепко пожал.

Они долго еще шептались, потом сидели молча. Лунный свет в решетке оконца померк. И Волков, привалившись к холодной стене, задремал. Сквозь дрему он различал, как подъезжали грузовики, слышал команды, топот сапог. Его заставил очнуться громкий лязг засова.

Яркий луч осветил его, потом Кузькина.

- Los, los! - закричал солдат.

Их вывели на темный двор. Предутренний холодок остужал разогретые сном щеки. Начинался дождь. Капли тяжело ударялись о вытоптанную землю. Грузовик, накрытый брезентом, стоял во дворе. Около замерли три солдата в касках, с автоматами. Молодой офицер с погонами лейтенанта и надменным, худощавым лицом, в блестевших лаком сапогах и коротком мундирчике что-то скомандовал. Волкова отвели к грузовику, заставили подняться в кузов, следом забрались два автоматчика.

Офицер по-русски говорил Кузькину:

- А ты будешь... работай. Дрова. Кухня!

- Это я могу, - отвечал Кузькин. - Пажить невеликая... Мне б вот коровенку. За коровенку я что хошь.

- Хорошо работай, будет хорошая награда, - брезгливым тоном сказал офицер, затем что-то крикнул понемецки, и грузовик тронулся.

Волков сам себе задавал нелепый вопрос: "О чем думают перед расстрелом?" У него мелькали обрывки воспоминаний детства. Он представлял, как его ведут к вырытой могиле, и говорил себе: "Если будет страшно, черта с два они это увидят". И была мысль, что не должен умереть столь просто...

Солдаты равнодушно переговаривались. Волков уловил слово "Nebel" [Туман (нем.).] и понял, что говорят о погоде. Один из солдат протянул Волкову сигарету:

- Willst du rauchen, Iwan? [Закуришь, иван? (нем.)]

А в это время майор Ганзен диктовал шифровальщику радиограмму в Берлин для адмирала Канариса.

Он сообщал, что операция под кодовым названием "Шутка" началась.

XIX

Захваченный десантниками гауптман Эрих Кюн был офицером разведки 6-й армии. В полевой- сумке была карта, испещренная стрелами, условными значками, несколько писем, фотографии.

Андрей рассматривал фотографии: молодая красивая женщина склонила голову к плечу Кюна, и внизу надпись по-немецки: "Ты всегда со мной, потому что я люблю тебя!" На другой: Кюн играл в мяч с очень похожей на него белокурой маленькой девочкой.

Как-то даже и не верилось, что этот немец с умными светлыми глазами, с располагающе приятным лицом - опасный враг. Странным казалось Андрею и его хладнокровие.

На болотном островке гнездилась чахлая рощица, под ветром играл камыш. Двухфюзеляжный самолет, нудно завывая, плыл в небе.

Лютиков открыл трофейный чемодан.

- Это да! Европа, - говорил он, вытаскивая бутылки с полуголыми танцовщицами на ярких этикетках, французские консервы, банки голландских трюфелей. - Что называется, культура... Умеют жрать!