Время молчать и время говорить - [63]
Уже на половине моего монолога "некто" умоляюще поднес палец к губам, потом стал показывать на стенки – нас, мол, подслушивают, но я не хотел щадить его. Его, потомка тех евреев, что остались в Египте возле горшков с жирным ту ком. Я, который должен был вернуться через несколько минут в полуголод камеры, с восемью с половиной лет заключения впереди, чувствовал себя счастливым по сравнению с ним, преподавателем философии в Саранском университете, обладателем трехкомнатной квартиры в центре города "с видом на море и обратно".
Зашел "шеф" – время "приятной" беседы истекло. Нахально набив карманы печеньем для ребят, я взял руки назад прямо при философе, чтобы он мог испить всю чашу, и вышел вслед за надзирателем.
Хотя "шефу" было ясно, что толку от нашей беседы с философом не было, скорее был "антитолк", тем не менее, "шеф" продолжал действовать по плану. Наверно, план был утвержден вышестоящей инстанцией, на его реализацию отпущены какие-то средства из бюджета (печенье, фрукты и т. д. и т. п.). И никто не мог остановить обороты маховика, работающего вхолостую.
Миша Коренблит тоже получил аналогичную встречу со своим коллегой. Марку летчика не нашли. Для него срочно отловили и доставили простого еврея-инженера.
Последний пункт плана был гвоздем программы. В конце января приехала Ева. Нас оставили одних на два часа в кабинете следователя. Потом у Евы приняли "нелегальную" передачу в пять килограммов. Эти "пять" килограммов я с трудом дотащил до камеры. Миша тоже получил свидание с Полиной Юдборовской, своей "оперативной невестой" по плану операции "Свадьба". Полина привезла с собой чемодан с консервами, и пять килограммов Миши Коренблита оказались намного тяжелее пяти килограммов моих. Когда мы вывалили на пол наши две передачи, чтоб разделить на три, весь пол был заставлен. Даже если мы все втроем попадем в разные зоны, ребятам хватит на несколько хороших сабантуев. Огромный торт, купленный Евой всего лишь пять дней тому назад в лучшем кафе Ленинграда, которое ленинградцы по старой памяти называют "Нордом", хотя во времена борьбы с низкопоклонством перед иностранщиной его переименовали в "Север", я зажал для зоны, на которую попаду сам.
Теперь, в условиях изобилия, мы позволили себе наесться досыта. Настроение резко пошло в гору, и Миша запел. У него оказался очень приятный тенор, а репертуар… ну прямо для меня – любимые песни Утесова и Шульженко. Несколько часов мы ходили по камере и пели, а Марк был приговорен к слушанию.
Мы пели не только потому, что были сыты. Мы пели и потому, что Ева и Полина привезли хорошие известия. Шла массовая алия. Кроме авиалиний через Берлин и Будапешт, ввели железнодорожную линию через Брест, и все же билеты были раскуплены на несколько месяцев вперед. Многие наши знакомые, в том числе бывшие ульпанисты, уже Дома. Если мы предоставим слово Гарику, он скажет коротко и ясно:
У нас было чертовски хорошее настроение. Мы пели.
33
А через пять дней мы ушли на этап. На этот раз быстро проскочили пересылку в Потьме и добрались до узкоколейки. Здесь – вход в Дубравлаг, один из островов Архипелага Гулаг.
Вагончики на узкоколейке – "мини-столыпины". Все, как в большом "Столыпине", но укороченного образца. Нас сажают в общий отсек с другими зэками. Один из них идет на особо строгий режим, то есть попадет в лагерь с Эдиком Кузнецовым, Юрой Федоровым и Алешей Мурженко. Обычно зэков на особо строгий везут в тщательной изоляции, но он, по-видимому, был один, все отсеки перегружены, и у конвоя не было другого выхода. А, может быть, элементарно набрехал мне в расчете на какой-нибудь навар. И навар был. У меня оставались к тому времени последние пять пачек сигарет. Четыре из них – дешевые сигареты "Памир" и одна пачка хороших сигарет с изображением кораблика под парусами. Я написал под корабликом несколько слов привета Эдику и отдал полосатому[28]. За работу я вручил ему авансом четыре пачки "Памира". Шанс, что пачка с корабликом попадет по назначению, был почти теоретическим. Но все же был.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Паровозик дотащил нас, наконец, до последней тупиковой станции узкоколейки Барашево. Здесь кустовая больница для заключенных: лагеря в Барашево нет. Начинается разгрузка, но нас почему-то не выгружают. И Большие Ожидания Марка Дымшица вновь оживают. Раздается гудок, и поезд трогается в обратном направлении. Нас снова везут назад. Может, не зря приезжал из Москвы в Саранск тот полковник в безукоризненном сером костюме…
Марк заключает со мной третье пари, почти символическое, всего на одну бутылку коньяка. На двадцать шестую. В нашем кубрике шум, смех. Миша снова разнимает.
Вдруг из соседнего отсека кто-то барабанит по смежной перегородке:
– Гиля, это ты?
– Я, кто это?
– Лева Ягман. Привет!
– Лева, привет! Как ты сюда попал?
– Иду назад в лагерь из больнички в Барашево. А ты идешь в зону?
– Да, вместе с Мишей Коренблитом и Марком Дымшицем. А как ты узнал, что я здесь?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.
Селеста АльбареГосподин ПрустВоспоминания, записанные Жоржем БельмономЛишь в конце XX века Селеста Альбаре нарушила обет молчания, данный ею самой себе у постели умирающего Марселя Пруста.На ее глазах протекала жизнь "великого затворника". Она готовила ему кофе, выполняла прихоти и приносила листы рукописей. Она разделила его ночное существование, принеся себя в жертву его великому письму. С нею он был откровенен. Никто глубже нее не знал его подлинной биографии. Если у Селесты Альбаре и были мотивы для полувекового молчания, то это только беззаветная любовь, которой согрета каждая страница этой книги.
Биографический очерк о географе и социологе XIX в., опубликованный в 12-томном приложении к журналу «Вокруг света» за 1914 г. .
Книга французского ученого Ж.-П. Неродо посвящена наследнику и преемнику Гая Юлия Цезаря, известнейшему правителю, создателю Римской империи — принцепсу Августу (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Особенностью ее является то, что автор стремится раскрыть не образ политика, а тайну личности этого загадочного человека. Он срывает маску, которую всю жизнь носил первый император, и делает это с чисто французской легкостью, увлекательно и свободно. Неродо досконально изучил все источники, относящиеся к жизни Гая Октавия — Цезаря Октавиана — Августа, и заглянул во внутренний мир этого человека, имевшего последовательно три имени.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.