Время мира - [289]

В конце столь долгого странствия я испытываю скорее потребность открыть окна и двери, проветрить дом и даже выйти из него. Выстроив попутно некую проблематику, которая не должна бы оказаться действительной единственно для доиндустриальных новых времен (если бы не достигала она глубин истории), я хотел бы заставить ее модель проскользнуть в иные воды, в рамки иного периода. А раз уж менять арену, то почему бы не добраться и до современного мира? Иначе говоря, до реальностей и опыта, которые мы видим собственными глазами и можем потрогать своими руками? Мы выбрались бы из зачарованного мира ретроспективной истории ради того, чтобы вернуться к картинам настоящего, которые нам не надобно воссоздавать: они открыты нашему взору во всем своем богатстве и во всей своей запутанности.

В таком путешествии не было бы ничего нелогичного: разве же объяснение современности не сокровенная цель истории, не глубинный ее мотив?¹ И разве ныне история во взаимодействии с различными науками о человеке не становится мало-помалу наукой приблизительной, несовершенной, как и они, но готовой ставить вопросы, так же как и отвечать на них, сделать своей мерой в такой же степени настоящее, как и прошлое? Вот что ободрило меня пуститься в приключение, на мой взгляд возможное, полезное и даже приятное. Оставим в стороне без излишних угрызений совести риск сравнения, проводимого, не особенно заботясь о пугале, каким является пресвятой анахронизм. Я думаю, что для нас, «выходящих на свет» после долгого поиска во временах минувших, настоящее время сможет быть хорошим ориентиром и даже, если осмелиться на такое выражение, указателем истины.

Я, естественно, не претендую на то, чтобы объяснять настоящее в свете прошлого. Я хочу лишь понаблюдать, чем становятся в нынешних неспокойных водах объяснения и приемы изложения, какими я пользовался. Плывет ли еще в наше время модель, построенная мной вокруг капитализма, существовавшего до XIX в., справляется ли она с очевидными и резкими противоречиями? Полагаю, что сегодня не отрицает вчера, напротив, оно его освещает — и наоборот; в аналогиях недостатка нет. Тем не менее такая преемственность относится только к Западу, к так называемому «свободному миру», который не охватывает более весь мир, как было это до 1917 г. В результате драматических опытов, доведенных до конца социалистическими странами, капитализм исчез с очень большой части земли. Следовательно, современный мир — это одновременно и преемственность и разрыв преемственности, и это противоречие будет маячить на горизонте тех проблем, по которым я последовательно пройдусь: капитализма как структуры длительной временной протяженности; капитализма как сектора общественного комплекса; капитализма в состоянии выживания или же невыживания (но если он исчезнет, то унесет ли он с собой все неравенства наших обществ? Мы вправе в этом усомниться); наконец, капитализма, отличного от рыночной экономики, — по моему мнению, это важнейшее, о чем свидетельствует мое долгое исследование.

Длительная временная протяженность

На протяжении этого труда я утверждал, что капитализм в потенции обрисовывается на заре большой истории, развивается и упрочивается на протяжении столетий. Прав был Теодор Моммзен². Прав Михаил Ростовцев³. Прав Анри Пиренн⁴. Задолго до появления капитализма его предвещали многие признаки: рост городов и обменов, появление рынка труда, сплоченность общества, распространение денег, рост производства, торговля на дальние расстояния, или, если угодно, международный рынок… Когда в первом веке н. э. Индия овладевала Индонезией или по крайней мере туда проникала, когда Рим удерживал в своей власти большие территории, чем все Средиземноморье, когда в IX в. Китай изобретал бумажные деньги, когда Запад в XI–XIII вв. отвоевывал свое Внутреннее море, когда с наступлением XVI в. наметился мировой рынок — тогда тем или иным образом начиналась «биография капитала». Немалое число более благоразумных историков отказывается восходить дальше XVI, а то и (предпочтительно!) XVIII в., в известном смысле отождествляя капитализм с чудесной вспышкой промышленной революции. Но даже при такой «краткой» перспективе речь идет о трех или пяти столетиях и, значит, о структуре длительной временнóй протяженности (longue durée), что вовсе не означает абсолютно неподвижной реальности. Длительная временнáя протяженность — это последовательность возобновляющихся движений с вариациями и возвратными движениями, с ухудшениями, приспособлениями, стагнациями — социологи говорят о структурировании, деструктурировании, реструктурировании… Иногда — редко — случались также и крупные разрывы. Промышленная революция определенно была одним из них. Но я утверждаю, справедливо или нет, что в ходе этого великого изменения капитализм в главном оставался самим собой. Разве же не было для него естественным правилом сохраняться посредством самого изменения? Он питался им, готовый расширить или сузить свои судьбы до размеров той своего рода оболочки, которая, как мы признали, в любую эпоху ограничивала возможности человеческой экономики, где бы та ни располагалась.