Время мира - [276]

.

К тому же мануфактуры, которые были первым сосредоточением рабочей силы, первым поиском масштабной экономики, нередко оставляли себе это поле для маневра: чаще всего они оставались связаны с широким применением надомного труда. В любом случае мануфактура представляла еще крохотную часть производства¹⁹⁴, вплоть до момента, когда завод с его механическими средствами завершил мануфактурное решение и обеспечил ему торжество. На это потребовалось время.

В самом деле, разрывы, которые предполагала новая система, совершались медленно. Даже в революционной хлопчатобумажной промышленности семейная мастерская еще долго сопротивлялась в той мере, в какой ручное ткачество смогло добрых полвека сосуществовать с механическим прядением. Еще в 1817 г. один наблюдатель описывал такое ткачество как вполне идентичное некогда существовавшему «с единственным отличием в виде самолетного челнока, изобретенного и введенного Джоном Кеем около 1750 г.»¹⁹⁵. Установка power loom, механического ткацкого станка с приводом от паровой машины, будет эффективной только после 20-х годов XIX в. Продолжительный сдвиг по фазе между быстрым прядением современных фабрик и традиционным ткачеством явно потряс прежнее разделение труда. В то время как прежде прялкам трудно было угнаться за потребностями ткача, с ростом производства механической пряжи ситуация изменилась на противоположную. Ручному ткачеству пришлось сверх меры раздувать численность своих работников, труд которых был каторжным, но заработная плата высокой. Деревенские труженики оставляли тогда свои крестьянские виды деятельности. Они пополняли ряды рабочих, занятых все время, ряды которых росли на глазах с появлением огромного контингента женщин и детей. В 1813–1814 гг. на 213 тыс. ткачей их насчитывалось 130 тыс. и больше половины было моложе четырнадцати лет.

Вне сомнения, внутри общества, в котором всякий, кто жил своим ремесленным трудом, непрестанно находился на грани недоедания и голода, труд детей бок о бок с их родителями — на полях, в семейной мастерской, в лавке — всегда был правилом. Настолько, что поначалу новые фабрики и предприятия чаще всего нанимали не индивидов, а семьи, предлагавшие свои услуги для группового труда, как на рудниках, так и на хлопкопрядильных фабриках. В 1801–1802 гг. на фабрике Роберта Пиля в Бери из 136 занятых 95 принадлежали к 26 семьям¹⁹⁶. Таким образом, семейная мастерская попросту включалась в фабрику с теми преимуществами, какие представляло это решение для дисциплины и эффективности труда. Это было так, пока маленькие рабочие бригады (взрослый рабочий, которому помогали один или два ребенка) были возможны и выгодны. Технический прогресс более или менее рано положил этому конец. Так, в текстильном производстве после 1824 г. ввод в действие автоматического мула («мюль-машины»), усовершенствованного Ричардом Робертсом, потребовал для сверхскоростного прядения наряду с мужчиной или женщиной, которые бы присматривали за новой машиной¹⁹⁷, до девяти юных или очень юных помощников, тогда как старая мюль-машина требовала только одного-двух. Тогда семейная сплоченность внутри предприятия исчезла, придав детскому труду совсем иной контекст и совсем иное значение.

Немного раньше, с продвижение power loom, наступила другая, куда более разрушительная дезорганизация. На сей раз исчезнет семейная ткацкая мастерская. Power loom, механический станок, «на коем один ребенок нарабатывает столько же, сколько двое или трое мужчин»¹⁹⁸, был настоящим социальным бедствием, которое добавилось ко многим другим. На улицу были выброшены тысячи безработных. Заработная плата резко упала, настолько, что сделавшаяся ничтожной стоимость рабочей силы продлила за пределы разумного ручной труд несчастных ремесленников.

_{В то время как около Эдинбурга и Глазго очень рано заработали современные машины (в хлопчатобумажной промышленности), изготовление шерстяных сукон на шотландских Нагорьях оставалось весьма архаичным процессом. Еще в 1772 г. женщины валяли куски сукна ногами. Слева на гравюре две из них, по-видимому, мелют зерно на примитивном ручном жернове. Документ Т. Смаута.}

В то же самое время новое разделение труда, урбанизировавшее рабочее общество, раздирало общество бедняков, которые все пребывали в поисках работы, убегавшей от них; оно устраивало им неожиданные встречи, вдали от родных деревень, и в конечном счете ухудшало их жизнь. Жить в городе, лишиться традиционной поддержки от огорода, молока, яиц, птицы, работать в огромных помещениях, терпеть малоприятный надзор мастеров, повиноваться, не быть более свободным в своих передвижениях, принять твердо установленные часы работы — все это в ближайшем будущем станет тяжким испытанием. Это означало изменить жизнь и кругозор настолько, чтобы сделаться чуждым собственному существованию. Это также означало смену питания: есть мало, есть плохо. Нил Дж. Смелсер, как социолог и историк, проследил эту драму отрыва от корней в новом, расширявшемся мире хлопка¹⁹⁹. Рабочий мир потратит годы, прежде чем создаст прикрытие из новых привычек и поддержки: товарищества, сообщества, народные банки