Время любить - [28]

– Может быть, следует его как следует напоить, – заметил он. – Если бы он спал в повозке, это было бы менее опасно. Представьте себе, что охранники у ворот услышат, как он застонет в бреду.

– У меня есть мак, – сказал Ганс. – Я дам ему выпить раздавленных в вине маковых зернышек, и он будет спать как ребенок.

Когда они закончили все дела, на горизонте протянулась светлая полоса, настало утро.

– Теперь подготовим повозку, – сказал Ганс. – Уррака того и гляди спустится со своего чердака.

Он дал Готье выпить вина с маком, потом, обернув его куском плотной ткани, отнес на повозку, стоявшую в смежном с домом сарае. С помощью Жосса и Гатто он навалил на повозку глыбы камня так, что нормандец оказался полностью упрятанным, и не было риска, что его там придавит. Они обложили Готье соломой.

Не успели они закончить приготовления к отъезду, как дом стал просыпаться. Старая Уррака с трудом спустилась с приставной лестницы, ведущей на верхний этаж, и начала шаркать стоптанными башмаками между двором и кухней, набирая воду в колодце, нося дрова для очага и раздувая огонь от оставшихся углей. Один за другим, зевая и потягиваясь, каменщики выходили из общей спальни, шли умываться к ведру с холодной водой, потом возвращались за едой. Катрин, зевая и потягиваясь, как и прочие, опять заняла свое место в углу у очага. Что касается Жосса, то он, делая вид, что только что проснулся, вышел и отправился на площадь. Ему хотелось посмотреть, как выглядел новый обитатель клетки при свете дня. Ганс повернулся к рабочим и принялся говорить с ними на их родном языке. Немцы кивали головами с согласным видом, а покончив с нехитрой едой, один за другим покинули кухню. Когда они остались одни, Ганс улыбнулся Катрин:

– Ну, быстро поешьте чего-нибудь и отправимся в дорогу. Городские ворота уже открывают.

И на самом деле, послышался скрип подъемной решетки ворот Санта-Мария. С площади доносились шумы и крики. Ганс обернулся к двери:

– Где Жосс? – спросил он. – Все еще на площади? Я схожу за ним!

Машинально, продолжая жевать ломоть хлеба и луковицу, Катрин проследила за ним взглядом. Жосс был недалеко. Казалось, он был заворожен картиной, которая не преминула привлечь также внимание Ганса и Катрин. И вот что они увидели: на площадь вихрем влетела кавалькада. Молодая женщина узнала альгвасилов, а среди них – андалузскую лошадь и черные перья на шляпе дона Мартина Гомеса Кальво. Тем временем на площадь бегом прибежал отряд плотников, которые несли брусья, доски, лестницы и молотки. Ими руководил огромный человек в одежде темно-пурпурного цвета.

– Палач! – упавшим голосом произнес Ганс. – Неужели это значит, что…

Он не закончил фразы, все было более чем ясно. С дьявольской быстротой плотники принялись строить эшафот, послушные энергичным указаниям палача.

– Нужно бежать, и немедленно, – прошептал Ганс. – Посмотрите, что выделывает дон Мартин.

Катрин повернула голову к алькальду. Да, ей не пришлось долго глядеть на дона Мартина, чтобы понять, чем он был занят. Встав в стременах, он тыкал костлявым пальцем то в небо, то в землю, достаточно ясно изображая то, что не нужно произносить словами, – давал приказ спустить клетку.

В этот момент Жосс ворвался в дом.

– Тревога! – бросил он. – Дон Мартин боится, что плохая погода слишком ослабит узника. Он отдал приказ приступить к казни.

Толпа мавританских рабов в одинаковых желтых тюрбанах появилась на площади, держа в руках поленья и охапки хвороста, предназначавшиеся для костра, на котором должны были сжечь осужденного, предварительно содрав с него заживо кожу.

Ганс схватил Катрин и Жосса за руки и стремглав направился к дому. Они бросились к повозке, где Гатто заканчивал запрягать лошадей. Живо трое заговорщиков влезли на повозку. Катрин села рядом с Гансом – тот взялся за поводья, а Жосс уселся сзади, надвинув колпак на глаза. В руках Ганса щелкнул кнут, и повозка направилась к городским воротам Санта-Мария.

Но движение было затруднено. Подготовка к казни выгнала из домов горожан. Они толпились, толкались, стремясь пробраться в первые ряды. Жители Бургоса лихорадочно готовились к представлению.

Глаза Катрин скользнули к эшафоту, где в этот момент палачи ставили стояк в форме креста, увешанный цепями; он высился над кучей хвороста. Потом, подняв глаза, молодая женщина посмотрела на клетку – та медленно спускалась.

– Дорогу! – ревел Ганс, щелкая кнутом. – Дорогу!

Но толпа, становясь все гуще, была слишком заинтересована подготовкой к казни, чтобы обращать на него внимание. Эти люди предпочитали попасть под копыта лошадям, чем уступить хотя бы дюйм пространства. Немца охватила ярость.

Дернув изо всех сил поводья, Ганс вздыбил лошадей, и их ноги оказались в воздухе, создав явную угрозу зевакам. На сей раз с криком ужаса толпа отпрянула. Ганс устремил лошадей к воротам.

Увы! В тот же миг клетка коснулась земли, и дону Мартину не пришлось смотреть на нее два раза, чтобы понять, что узника он лишился. Катрин, с тревогой следя за ним, заметила, как от его лица отхлынула кровь. Он спрыгнул с лошади и принялся отдавать приказания. Разочарованная толпа взревела, словно море в штормовую погоду. Повозка уже подъехала к самому своду ворот… Но в этот момент решетка с мрачным скрежетом опустилась перед ними. Дон Мартин отдал приказ закрыть все ворота!