Потом у нее появятся подружки-хохотушки, Потом, уж непременно, появится какой-то человек, который будет всякий раз провожать ее долгим взглядом, будет робеть, не зная, как заговорить с ней. Наконец воодушевится — «была не была!» — и подойдет. И заговорит. И, выждав время, спросит как бы невзначай: «Вы не замужем?» — «Нет, не замужем…» — равнодушно ответит она.
Нет, не замужем. Она — сама себе хозяйка. Она никому ничем не обязана, и ей тоже никто ничем не обязан. Она — инженер. Она сама зарабатывает то, что ей надо, и даже больше того, что ей надо. Она независима и самостоятельна. Она ничьих жертв не требует, и сама не хочет быть ничьей жертвой. Даже во имя любви… И еще встретится в жизни человек, которому она будет рада и который принесет радость ей. У нее будет своя семья, будут дети. Будет квартира с балконом…
«Дура, дура! Эгоистка!.. Какая же она, оказывается, эгоистка! — побледнела от возмущения Светлана. „Сама зарабатывает…“, „не хочет быть жертвой…“, „квартира с балконом…“ Но ведь все это — только о себе. Разве можно — только о себе?..»
— Гм… — негодующе буркнул Антонюк.
«Что он сказал?» — удивилась Светлана.
Но Антонюк ничего не сказал, кроме «гм». Остальное он скажет там — в райкоме партии. Он все начистоту выложит первому секретарю райкома. Он ему скажет: «Кричать-то мы все мастера, что нужно-де смелее выдвигать женщин на руководящие посты. Убеждаем друг друга. Резолюции выносим… А в докладе на Восьмое марта, из года в год, все про одну и ту же Марью Петровну разговор. Вот, мол, яркий образец руководящей женщины — Марья Петровна. Не нахвалимся Марьей Петровной. Потому что, кроме Марьи Петровны, говорить больше не о ком. Одна на весь район — Марья Петровна. Вроде как для приличия. Вроде как специально для доклада на Восьмое марта…» Вот так он и скажет порвому секретарю райкома, изложит свое мнение как коммунист коммунисту!
Стрелка спидометра рвалась по шкале. Федя-шофер упоенно выжимал педаль. Пулеметной дробью бил из-под колес гравий в днище машины. Ветер напряженно свистел в приоткрытых боковых створках окон.
Дорога круто уходила вверх, и тогда впереди ничего не было видно, кроме синего неба с размазанными по нему слоистыми обликами. И казалось, что сейчас машина оторвется от земли и продолжит свой путь уже в воздухе — туда, к облакам.
В глубокую падь бросалась дорога, и тогда ничего не было видно вокруг, кроме ощетинившейся тайги. И казалось, что сейчас машина ринется с ходу в непролазную чащу, круша сухостой.
Подъем. Уклон. Еще подъем. И еще уклон. И «Победу» вынесло на ровный путь.
И вот тогда метнулась навстречу, пронеслась мимо окон, будто сорвавшись с тетивы, стрела — заостренная спереди, оперенная сзади, желтая, приколоченная к столбу.
Светлана успела прочесть на стреле: «До Унь-Яги 50 км».
Гравий колотил в днище машины. Напряженно свистел ветер. Машина неслась через взгорья и пади.
Синевой наливалось небо, росли и пышнели облака.
Катилось вверх ослепительное солнце. Вот сейчас расступится тайга, оборвется дорога, и во всю ширь, во всю даль откроется море — бескрайнее, рябое, позлащенное…
А Светлана, обернувшись, провожала глазами желтую стрелку, на которой записано: «До Унь-Яги 50 км».
1959
