Время колоть лед - [134]

ГОРДЕЕВА: Когда ты позвонила мне, я стояла в пробке, опаздывая на съемки. Мы снимали финал фильма “Победить рак”. До разгона дирекции НТВ, где я работала, оставалось две недели, но я еще ничего об этом не знала. Но стало уже понятно, что Болотная площадь, какой она представлялась нам в декабре две тысячи одиннадцатого, – это иллюзия. Потому что на Новый год все, кто был на Болотной, уехали в заграничные путешествия, а в январе вера в то, что хоть что-то вот этими стояниями на площади можно изменить, улетучилась: те, кого мы хотели поменять, испугавшись в начале, уже пришли в себя, ощетинились. Новый виток нашего с ними противостояния, как мы теперь знаем, оказался гораздо более мрачным и фатальным.

ХАМАТОВА: Но тогда мы еще этого не знаем. Я лично – точно не знаю. Я тебе звоню и рассказываю, что мне предлагают поддержать Путина на выборах.

ГОРДЕЕВА: А я тебе, даже не дослушав аргументы “за” и “против”, говорю, что решать тебе и я тебя поддержу в любом случае.

ХАМАТОВА: Я всё это слышу, но, кажется, не всё понимаю: у меня высокая температура, я уже несколько недель не могу вылечиться от гриппа, на носу – премьера “Фрекен Жюли”, а это значит, что с десяти утра до пяти вечера мы с Томасом Остермайером каждый день репетируем новый спектакль. Чтобы лучше понять свою героиню, я чуть ли не ежедневно, иногда по утрам до репетиций, иногда по вечерам после репетиций, а иногда и по ночам после спектакля встречаюсь с дочками олигархов, с их женами и любовницами. При этом я играю все свои старые спектакли. А еще я летаю на гастроли, а дома у меня тоскуют три дочери, младшей из которых год с небольшим.

Всё это вместе, плюс какая-то не по моей воле усилившаяся вокруг концентрация политики, вот всё это, конечно, сводило меня с ума.

ГОРДЕЕВА: А в чем это усиление выражалось?

ХАМАТОВА: Это началось, наверное, в сентябре одиннадцатого года. Тогда среди людей, которые так или иначе зависели от государства, началось, знаешь, такое метание: на кого внутренне делать ставку.

ГОРДЕЕВА: Путин или Медведев?

ХАМАТОВА: Ну да. Это всё мимо меня проходит по касательной, но видно, как люди мечутся. Например, никак не могут решить, кого приглашать на какое-нибудь мероприятие по случаю юбилея, открытия выставки или премьеры: уже Путина или еще Медведева. Меня это даже умиляло и смешило до тех пор, пока я вдруг не соотнесла происходящее с тем, что вообще-то у нас есть благотворительный фонд. И этот фонд в какой-то степени навсегда связан с государством. Проблемы, некоторые из которых мы уже решили (например, построили клинику), далеко не исчерпаны. Они еще появятся. И их тоже надо будет решать с государством. Маловероятно, что власть в стране вдруг изменится настолько радикально, что решать проблемы можно будет, с ней не соприкасаясь. Значит, нам нужен диалог. В том сентябре мы как раз летели с Женей Мироновым с гастролей и об этом говорили. Причем он уже довольно предметно понимал ситуацию. А я пока еще в тумане, в вате, сидела и кивала, хлопая глазами.

ГОРДЕЕВА: Никакого предчувствия, что “накроет”, у тебя не было?

ХАМАТОВА: Знаешь, я чувствовала это нутром, но не могла объяснить никому, что именно я чувствую: замерла в бездействии, как человек, который понимает, что идет лавина, но на мгновение обессилел и молча смотрит на надвигающийся снежный пласт. Потом, правда, всё-таки очнулась и предприняла попытку спастись.

ГОРДЕЕВА: Какую?

ХАМАТОВА: У меня появилась идея, с которой я в октябре одиннадцатого года пришла в пиар-службу нашего фонда. Довольно простодушная, но казавшаяся мне реализуемой. Понимая, что “наверху” сидят неглупые люди, я придумала дать интервью на самом-самом популярном телеканале самому популярному ведущему.

ГОРДЕЕВА: Например, Познеру.

ХАМАТОВА: Например, ему. И он, например, меня спрашивает: “А вы не боитесь, Чулпан, что, зная о том, как ваш фонд связан с государством, вас попросят принять участие в агитации на выборах?” А я бы ответила: “Ну что вы, они же порядочные люди и никогда не станут использовать свою помощь благотворительному фонду в качестве аргумента, принуждающего к агитации за них. Ведь это будет похоже на шантаж!” И вот, думала я, власти посмотрят такое интервью, сделают выводы. И даже если придут и попросят, то я им всегда смогу сказать: “Посмотрите, что я тут недавно наговорила у Познера! Назад пути нет!” И так мы, с одной стороны, не испортим отношения с государством, а с другой – не окажемся втянуты в политику.

ГОРДЕЕВА: Меня на встрече в фонде не было, я всю осень снимала “Победить рак”. Что наши тебе сказали?

ХАМАТОВА: Мне сказали не мутить воду, промолчать. “Зачем мы будем наталкивать их на эту мысль?” – ответили мне в фонде, предполагая, видимо, что в Кремле сидят идиоты. Надеясь на то, что пронесет и о нас не вспомнят. И тут я совершила, вероятно, одну из самых больших ошибок в своей жизни: прислушалась к ребятам и не стала настаивать на своем. До того каждую свою идею я оголтело защищала. А тут вдруг как-то безвольно согласилась, отступила.

Нас не пронесло. О нас вспомнили. Мне пришлось участвовать в предвыборной кампании. И это моя и только моя ошибка, что я сразу не заявила, что фонд вне политики, столкновение с которой в результате обогатило меня незабываемым опытом.