Время колоть лед - [132]

Морок этот закончился, когда кто-то, кажется, Ярмольник, неожиданно предложил всем выпить. Возникла дурацкая пауза: “У нас только вода”. – “Ну, какой тост, такой и напиток”. И только после того, Катя, как встреча уже кончилась, до нас дошло, что мы ничего не решили, ни на один вопрос ответа не получили, мы просто сидели и, как китайские болванчики, кивали головами: да-да-да.

ГОРДЕЕВА: Зачем Путину, по-твоему, вообще было встречаться со всеми этими людьми?

ХАМАТОВА: Потому что это такой прекрасный был для него, тогдашнего, – это две тысячи десятый год! – ландшафт, такое дело хорошее, и вокруг него прекраснодушные оппозиционеры. Мне кажется, это был вполне продуманный ход, Путин отлично понимал, что если бы Юра не был Юрой, он бы так же смолчал, как все остальные. Перед благотворительным концертом не устраиваются совещания “по острым вопросам”.

ГОРДЕЕВА: Встреча эта, если судить по записи, длилась пятьдесят шесть минут. Но ведь тебе удалось озвучить то, что ты планировала, спросить о двойном налогообложении?

ХАМАТОВА: Да, но это потом стерла история, это оказалось совершенно неважным. Встреча заканчивается, Путин проходит в зал, к нему тут же подсаживается какая-то наша предприимчивая мамочка, просит квартиру, и там же, во время концерта, он ей эту квартиру обещает, а потом – выполняет обещание. И это – главная новость на Первом канале.

ГОРДЕЕВА: Концерт показывали по Первому каналу в предпрайм-тайм, но денег мы собрали меньше, чем когда-либо. И это понятно: “Зачем переводить деньги в фонд, который дружит с Путиным, – думает обыватель. – Такому фонду и без нас помогут”.

ХАМАТОВА: Я с тобой не согласна. Я думаю, дело было в составе выступавших. Наши друзья-рокеры не собирают аудиторию, которая привыкла смотреть телевизор.

ГОРДЕЕВА: Но именно с этого концерта начинается официальная, отраженная в СМИ история дружбы фонда “Подари жизнь” и Владимира Владимировича Путина, которая потом приведет к тому, что все будут считать тебя на выборах две тысячи двенадцатого года его доверенным лицом.

ХАМАТОВА: Я не была его доверенным лицом. Но участвовала в предвыборном сборнике.

ГОРДЕЕВА: Это – взаимовыгодная дружба. Ты, например, всегда объясняешь, что благодарна Путину за то, что он построил клинику…

ХАМАТОВА: Ты сейчас как Ксения Собчак, Катя.

ГОРДЕЕВА: Почему?

ХАМАТОВА: Потому что, когда говорят “построил клинику”, то, как правило, это звучит так, будто это одна из тысячи одинаковых стандартных клиник по стране. Но эта клиника действительно стоила того, чтобы в ее строительство вмешался Путин. Кроме того, Путин связан не с фондом “Подари жизнь”, а только с энергией врачей, которые его вовремя и очень грамотно встретили и объяснили, что происходит. И это тоже очень важная вещь. Мы не можем, не должны стричь всех и вся, включая Путина, под одну гребенку и говорить: “Нас просто использовали, мы попали”. Нет. Это сложная, очень сложная жизнь, которую мы прожили. Иногда – действуя слаженно и правильно, иногда – идя на компромиссы, иногда – совершая ошибки, главной из которых стало то, что мы вляпались в политику.

Глава 27. Раскол

Самолет трясет. В иллюминаторе темно и ни черта не понятно: через какую тучу мы пролетаем, почему так трясет и когда это закончится. Стюардессы строгими голосами велели всем пристегнуться. Пассажиры сидят, зажмурившись: кто-то вцепился в подлокотник, кто-то молится.

Я – и цепляюсь, и боюсь. Но вдруг вижу, как по проходу, невзирая на окрики стюардесс и раскачивающийся самолет, ко мне, беременным животом вперед, идет Чулпан. Мы летим одним самолетом, но сидим в разных местах: у нее были последние съемочные дни в сериале “Достоевский”, я снимала репортаж об активистах арт-группы “Мы не овощи”: молодые ребята меняли по ночам рекламные плакаты на уличных щитах, призывая горожан думать своей головой, читать книги, словом, быть свободными.

“Не бойся, – говорит Чулпан, – мы долетим. Смерти нет”.

Самолет ухает в воздушную яму. Все кричат. Но еще через минуту турбулентность заканчивается. И самолет спокойно идет на посадку. Из-за непогоды вместо Шереметьево садимся во Внуково.

“Тут всего полчаса до больницы, – говорит Чулпан, – давай заедем?”

И мы едем в РДКБ: гардероб, скользкие бахилы, заплесневелый коридор, третий этаж, дверь в отделение. А там – по “своим”, из палаты в палату, из бокса в бокс, с коротким заходом в игровую. А потом, через несколько часов, – сидеть на кухне и пить чай с мамами: мир в мире, реальность в реальности, параллельная вселенная с другими законами и совсем другим наполнением жизни и смерти. Важность и близость и того, и другого здесь, пожалуй, очевиднее, чем в падающем самолете. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА

ГОРДЕЕВА: Как ты себе представляешь смерть?

ХАМАТОВА: Никак. Я не знаю, что будет после смерти. После того как в моей жизни возникло явление под названием “Фонд «Подари жизнь»”, во мне поселилось ощущение, будто я живу сразу несколько жизней. И еще – что мне больше ста лет. И что есть время, которое не удержать и не остановить, в нем есть смерть, она непреложна, ничего не поделаешь.

Выстроилась такая система, когда можно более или менее осознанно научиться отделять важное от неважного: стало ясно, что проблемы, привычно называемые проблемами, – это не более чем заноза, которую можно вынуть. Но понимаю я это обычно в состоянии покоя. Стоит увлечься, и эта воронка всё равно засасывает, и ты в нее стремительно несешься. И время уходит, и рушится всё, что понято, принято и взято за правило. И я оказываюсь перед фактом, что я настолько слаба и несовершенна, что, даже осознавая всё это, не могу справиться с эмоциями. И тут на помощь приходят те, кого любишь. Иногда им проще справиться со временем. Я очень хочу, чтобы я была на ногах, никому не обременительна, и мне не было бы больно. Уснула и умерла.