Время колоть лед - [136]

ХАМАТОВА: Это какой-то чересчур простой и примитивный подход. Неужели же непонятно, что всё в жизни гораздо сложнее? Или, наоборот, значительно проще, чем выбор между черным и белым. Люди, даже близкие друг другу, перестали прощать, понимать и даже спрашивать, а что, собственно, ты думаешь по этому поводу. Зачем спрашивать? За тебя всё решили… А как ты пережила это? Ты пошла на эту Болотную?

ГОРДЕЕВА: Меня там не было. Я была в Израиле. Мы снимали эпизод для фильма “Победить рак” об истории болезни Людмилы Улицкой. Но в день и час первого митинга на Болотной я неотрывно смотрела во все телефоны, судорожно со всеми переписывалась, потому что было полное ощущение, что сейчас в моей стране случится взрыв. В тот день ребята из нашей съемочной группы поехали снимать постановочный эпизод, а я сидела в гостинице перед двумя открытыми ноутбуками. Должна была работать над сценарием, но бросила и в прямом эфире смотрела, что происходит в Москве. И страшно переживала, что я – не там. А Улицкая меня останавливала: “На твою жизнь еще выпадет революция. Просто делай свое дело. Это важнее”. Через неделю там же, на Болотной, был второй митинг, на который мы уже поехали вместе с Улицкой: она выступала со сцены, а я снимала репортаж для НТВ. А еще через неделю был митинг на Сахарова. И ты, насколько я знаю, туда тоже ходила.

ХАМАТОВА: Да.

ГОРДЕЕВА: А почему об этом никто не знал?

ХАМАТОВА: Потому что я пошла туда не для того, чтобы продемонстрировать свою позицию – у меня ее на тот момент просто не было. Я пошла, чтобы увидеть происходящее своими глазами и попробовать самой разобраться.

ГОРДЕЕВА: Что ты увидела?

ХАМАТОВА: Там было много замечательных лиц, замечательных людей. Мне было очень интересно. Я была уверена, что не хочу, не готова выходить на сцену, что-то говорить или вести людей за собой. Но я слушала, что говорили со сцены, и понимала: никакого решения проблем, из-за которых все мы собрались, выступавшие не предлагали. Складывалось впечатление, что это протест ради протеста.

Но я уходила с площади Сахарова с ощущением, что есть люди, которым не всё равно. И, может быть, пока этого достаточно.

ГОРДЕЕВА: Ты знаешь, мы ходили на митинги всегда большой компанией. Но уходили, когда начинались речи со сцены. Нет, на первых двух митингах мы слушали выступающих. Я имею в виду, когда выступали Парфёнов, Улицкая, Юра Сапрыкин, Миша Шац и Таня Лазарева. А потом их оттеснили политики. И со сцены стали к чему-то призывать, за что-то агитировать. А у всех у нас невосприимчивость, сформировавшаяся еще в годы застоя, к словам, которые произносятся с трибуны, но не соответствуют происходящему в реальной жизни. И еще я думаю, что недоверие нашего поколения ко всему, что касается политической активности, неприятие политики как способа жизни, аполитичность как жизненное кредо во многом помешали протестным событиям тех лет стать чем-то действительно важным и переломным в историческом смысле. Знаешь, какой день протеста был самым прекрасным: акция “Белый круг” в феврале две тысячи двенадцатого года. Тогда все оппозиционно настроенные люди вышли на Садовое кольцо с белыми цветами, шарфами или лентами и взялись за руки. Тогда никакие речи не звучали, но было ощущение, что всё и в самом деле, по крайней мере в эту минуту, в наших руках. Тем более что держались-то за руки в основном знакомые или через одного знакомые люди. Я, помню, оказалась на Садовом между Андреем Лошаком с одной стороны и Кириллом Серебренниковым с другой. Теперь один сидит под домашним арестом. Другой агитирует за Навального. Увы, взявшись за руки, историю не меняют.

ХАМАТОВА: А я стояла с Таней Лазаревой и Мишей Шацом. Таня теперь уехала жить в Испанию. Но в тот день кругом и верно было много прекрасных людей. В этом не было политики. В этом была надежда, ты права.

ГОРДЕЕВА: Что происходит дальше? Ты можешь рассказать полностью и подробно всю эпопею с записью предвыборного ролика?

ХАМАТОВА: Да. Только я не буду называть имен людей, с которыми мне пришлось разговаривать. Не из-за страха, а из какой-то внутренней порядочности, во-первых. А во-вторых, половину из них я лично не знаю и не помню, как их зовут.

ГОРДЕЕВА: Хорошо. Итак, тебе начинают звонить…

ХАМАТОВА:…и сразу предлагают записать ролик в поддержку Владимира Путина. Но я не могу принять решение и не отвечаю ни “да” ни “нет”. И уезжаю на гастроли в Киев, где даю большое интервью журналисту телеканала “1+1” Ткаченко. Мы с ним довольно откровенно и спокойно говорим о том, что происходит с фондом, что происходит в России, о многом другом. Это конец января двенадцатого года. Но интервью удивительным образом выйдет в эфир во время скандала с моими предвыборными роликами за Путина, в нем будут изменены вопросы журналиста, переставлены местами ответы, поменяется контекст. Телевизионщики проанонсируют это интервью как якобы первое, которое я дала после записи ролика, что абсолютная неправда.

ГОРДЕЕВА: Вернемся к твоему ролику.

ХАМАТОВА: Возможно, ты и тем более другие люди не поверят, но я уверена, что, судя по разговорам и действиям, теми людьми, которые предлагали мне сняться в этом ролике, двигало настоящее желание стабильности. Их пугала ситуация возможного хаоса, разбушевавшихся страстей. Их главным аргументом тогда было “не раскачивайте лодку”; сейчас я понимаю, что они меня обманули. Сейчас, когда на улицах люди в форме избивают детей, выходит, что “лодку раскачивает” именно власть. Это горько, это, в конечном счете, приведет, как мне кажется, к необратимым последствиям, и очень важно для меня лично, что это противоречит всему тому, о чем мне говорили, убеждая принять участие в предвыборной кампании.