Время изоляции, 1951–2000 гг. - [68]

. Этой тайной покорности, тайной страны, которая добровольно отдалась в лапы мяснику на бесконечно долгое время, – этим и пытается заниматься Солженицын. И главная его проблема, главный его вывод заключается в том, что люди, позволившие провести над собой весь этот эксперимент, нравственного стержня лишены. А кто не лишён? Он пишет, что упорными, едиными, солидарными в лагерях держались бандеровцы – те, кого держит национальная идея, сектанты – те, кого держит религиозная идея, и настоящие православные, кстати, в том числе, и герои войны, в частности, Кузнецов, возглавивший Кенгирское восстание, – в общем, те, кто уже имеет опыт как бы посмертного существования, кто уже махнул на себя рукой. Именно Солженицын ввёл в широкий обиход три лагерных закона: не верь, не бойся, не проси.

Первыми гибнут, как сказано ещё в «Одном дне Ивана Денисовича», те, кто стучать бегает, да те, кто доедает чужую еду, кто выхлёбывает из шлёмки остатки. Нельзя чужое подъедать, нельзя себя ронять. По Солженицыну, нельзя заставить себя выживать, нужно иметь принципы. Возражая ему, Шаламов пишет, что Солженицын просто был не там, где по-настоящему ломали, или, как, помните, говорил Искандер, кто не ломался, тех плохо ломали. Это жестоко сказано, но, по Солженицыну лагерь тем не менее может быть и положительным опытом. В лагере есть люди, которые выстаивают и формируются в сверхлюдей. Просто для этого нужны внеличностные основания, а их в России очень мало. В поисках этих внеличностных оснований он написал потом книгу «Двести лет вместе». Этот двухтомник не антисемитский, сколько бы отдельные слишком пылкие представители сионизма, или светского неосионизма, или просто слишком националистически ориентированные евреи не искали врагов и особенно врагов в лице Солженицына. Но Солженицын написал эту книгу не о евреях, а о русских. Он, цитируя Александра Воронеля, пишет, что русские друг другу действительно хуже собак – они совершенно не имеют навыков внутринациональной солидарности. А евреи имеют. Почему у русских этого нет? Почему русские с наслаждением сдают себя и других? Может быть, по одной версии, по версии самого Солженицына, община, крестьянство имели эти навыки. Но ведь сам уже он, культивируя образ Столыпина и любя Столыпина больше всех, говорит о том, что вот Столыпин-то пытался разрушить общину, и был в этом исторически прав. Значит, не в общине дело, потому что она была уже архаична, нельзя же вечно жить этим сельским кругом, сельским ходом. Должны быть какие-то внутренние правила, какие-то собственные стержни.

У человека должно быть собственное достоинство, но этого достоинства у большинства нет. Иван Денисович – это совсем не герой Солженицына. Иван Денисович всё переносит. А вот кавторанг – это герой, это борец. Он воевал, и для него конформизм уже неприемлем, потому что он уже себя как бы похоронил. Попытки Солженицына нащупать эту внутреннюю нить и составляют стержень самого «Архипелага», хотя, конечно, эта книга прежде всего колоссально информативна: он осветил весь огромный путь советского лагерного устройства. Начал с концлагерей, с Соловков, с Беломорканала, с 1919 года, когда Ленин впервые начал строить эту репрессивную систему. Солженицын опроверг миф о том, что Сталин – это анти-Ленин, что Сталин в своей репрессивной практике пошёл значительно дальше Ленина. Конечно, он во многом и был анти-Ленин, хотя бы потому, что Ленин – модернист, а Сталин – консерватор. Но Ленин начал строительство советской репрессивной системы, и первые концлагеря появились при нём. И отсюда же анекдот о том, что во время первого субботника Ленин таскал бревно, срубленное в первых лагерях.

Описывая Соловки, описывая Беломорканал, Солженицын замечательно разоблачает роль Горького, агитатора за эту переплавку, за подневольный труд, называет книгу о Беломорканале первой книгой, воспевавшей рабский труд. Конечно, он здесь хватает через край, потому что среди создававших эту книгу были и Зощенко, и Ильф с Петровым – приличные люди туда поехали. Но для Солженицына конформизма нет. Он его ненавидит, для него это смертный грех. И всех, кто пытается приноровиться к мерзости, он ненавидит радикально, страшно. Это, кстати говоря, ничуть не противоречит его статьям про образованщину, про наших плюралистов, потому что для него всё это люди, которые сосуществуют с палаческим государством, а с ним нельзя сосуществовать. Вот об этом и написан «Архипелаг ГУЛАГ». У Солженицына была своя программа-минимум для обывателя: ну хорошо, ты не можешь бороться, но ты хотя бы не участвуй. Жить не по лжи? – но ты хотя бы не ходи на собрания, хотя бы не поднимай руки. Сгоняют тебя на митинг – не ходи на митинг. Но и эту программу-минимум люди не способны выполнить, поэтому в известном смысле «Архипелаг ГУЛАГ» – это метафора всей страны. Потому что есть малая зона и есть большая зона, в которой сидят все. Эта книга Солженицына исполнена азарта борьбы и глубочайшего презрения ко всем, кто этого азарта не понимает. Потому что человек, который не сопротивляется, для Солженицына просто неинтересен. Он, продолжая ленинскую терминологию, – холуй и хам. Вот это в солженицынской книге очень сильно.