Время изоляции, 1951–2000 гг. - [66]

. Особенно поразительны те двадцать страниц, на которых внутренний монолог Алёхина во время пятиминутного досмотра документов Мищенко. Мищенко – это чрезвычайно опасный, чрезвычайно опытный, заброшенный оттуда предатель, причём давно уже ушедший на запад. Это человек, который готовился в лучших разведшколах ещё до войны, имеет огромный, долгий опыт антисоветской работы. И сейчас его вычислить крайне трудно, он владеет русским с интонациями классического крестьянина. У него и особых примет-то нет! Единственная особая примета Мищенко – это следы от двух фурункулов на пояснице, и поэтому всё время Алёхин про себя повторяет: «В баню бы с ним сейчас… поясницу посмотреть…» Но ни в какую баню он, конечно, с ним сейчас пойти не может, потому что он увидел его в лесу, он его досматривает и надо либо отпустить группу, если это случайные люди, либо уничтожить её, либо – это оптимальный вариант – взять и допросить, а Мищенко не из тех, кто раскалывается. И вот он допрашивает его, а сам думает тоже в три слоя. Постоянно в его сознании присутствует мысль о четырёхлетней дочери, которая больна. Он узнал, что у неё ревматизм «Ревматизм лижет суставы и кусает сердце» – он ещё до войны где-то вычитал. Он всё время про себя повторяет эту фразу: «лижет суставы и кусает сердце». Второй слой его сознания – это проверка документов. Точка здесь, знак там, водяные знаки тут – и всё это читателю безумно интересно, потому что он ничего об этом не знает, это огромный сложный мир. И третий слой его мыслей – это постоянное прокачивание, как это называется на сленге разведчиков, внимание к малейшим особенностям поведения, интонациям предполагаемого Мищенко. И когда он всё-таки его раскрывает, Таманцев кричит: «Паша – мозга! Гений! Спустя год… за какой-то десяток минут прокачать Мищенко – невероятно!» Потому что, действительно, он за пять минут сумел понять, что перед ним Мищенко, которого никто никогда не мог раскрыть, да ещё и подать сигнал. И после этого сигнала Блинов, который находился в засаде, начал стрелять из кустов.

Должен сказать, что эти двадцать страниц, которые мы ждём, что начнётся пальба из засады, по скорости перелистывания, я думаю, в советской прозе лидируют. Когда-то Роберт Блох сказал, что не было в его жизни более быстрого чтения, чем роман Стивена Кинга «Светящийся», написанный, кстати, примерно тогда. Думаю, что он просто не читал «В августе 1944-го». Потому что момент этого потока сознания, изложенного в темпе сознания, – это, конечно, абсолютная кульминация книги. Да ещё этот поток прерывается постоянно вставными главами и документами. У нас же тикает время. С одной стороны, у нас бесконечно растянувшееся время Мищенко и Алёхина, которые находятся в поединке, с другой – всё время нас подгоняют, нам всё время говорят: через пять часов, через три часа, через десять минут начнётся общевойсковая операция, отвлекающая огромные силы, по сути, оголяющая фронт. И успеть предотвратить эту операцию можно только одним – срочно по открытой связи передать сообщение «Бабушка приехала». И финальные строчки романа, на которых Таманцев кричит в рацию: «Ба-бушка!.. Бабулька приехала!!!» – это момент такого профессионального торжества, которого, наверно, никогда советская проза и не знала.

Самое главное, что сумел сделать Богомолов, – он сумел показать войну как хитрую опасную тактическую игру блестящих профессионалов. Это не работа мясников, это не крики «За Родину! За Сталина!», это не торжество идеи. Это торжество людей, тонко знающих свою профессию и любящих своё смертельно рискованное дело. Многие (Быков, кстати, тоже) говорили, что Богомолов больше всех сделал для оправдания советской военной полиции – да, наверно. Но дело же в том, что он не оправдывает. Для него нет задачи оправдать, перед ним этот вопрос не стоит. Он пытается понять, что делает человека идеальным солдатом, и находит ответ: профессионализм, всё остальное неважно. И в этом упоении профессионала, описывающего свои профессиональные дела, Богомолову, конечно, нет равных.

Нельзя не сказать несколько слов о его последнем романе, который таким странным образом уцелел. Я знал многих людей, которые были лично с Богомоловым знакомы и отзывались чрезвычайно высоко и о его компетенции, и о его месте в иерархии военных специалистов, в том числе, по-видимому, достаточно приближённых к советским спецслужбам. Богомолов был вообще очень здоровый, по-русски говоря, мужик. Он однажды, возвращаясь из архива с портфелем очень ценных материалов, которые сумел скопировать, подвергся у себя в подъезде нападению каких-то, по одной версии, гопников, по другой версии, не гопников, а людей, которых, видимо, интересовали материалы, которые он нёс. Как бы там ни было, двоих он уложил, двое убежали – и это он был уже глубоким стариком, ему было за семьдесят. Девяностые годы вообще были временем во многих отношениях гопоты, но Владимир Осипович обладал некоторыми боевыми способностями, которые не оставляют сомнения в том, где его готовили. И здесь я тоже о его профессионализме должен отозваться с уважением.