Время изоляции, 1951–2000 гг. - [135]

Главные же её достоинства – это скорость развёртывания сюжетов, удивительно точные диалоги, умение расставить хуки – вот эти крючки, чтобы зацепки читателя всё время какие-то подёргивали, чтобы он интересовался; начать с конца, чтобы люди уже знали, чем всё закончится. Вообще очень профессионально написанный роман. Тот профессионализм, который в прозе демонстрируют обычно именно математики, потому что у них всегда есть своё точное ЧТД – что и требовалось доказать. В этом смысле роман Дубова построен очень строго. Не зря его книга стала бестселлером, и не зря, обратите внимание, я со многими олигархами – уже после того, как они перестали быть олигархами, а стали либо в правительстве кем-то, либо изгнанниками, либо частными людьми, – со многими из них я говорил о лучшей прозе о русском бизнесе. Я говорю – ну, где правда? И все как один называли одну книгу – «Большую пайку». Потому что её написал один из них, который умудрился всё-таки остаться собой и окончательно не превратиться в своих героев, иначе бы, конечно, он разделил бы и их участь. Поэтому хвала аутсайдеру Дубову, будем надеяться, что когда-нибудь мы ещё увидим его в России и сможем лично выразить ему благодарность за этот роман.

Дмитрий Быков «Оправдание», 2000 год

Последняя лекция о конкретной книге. 2000 год. И, знаете, думал я, думал и решил, что за сто лекций о чужих книгах имею я право сделать себе подарок и рассказать о собственном романе 2000 года, который для меня заканчивает в известном смысле XX век, заканчивает только для меня, конечно, а не для русской литературы. Но всё-таки эта книга была важная. Во-первых, ни один мой роман так не ругали, как этот. Я сразу, с дебюта, начал получать очень серьёзные плюхи, настолько серьёзные, что после них роман немедленно перевели на два языка. Это большая редкость, таких удач у меня потом уже не было. Мой французский издатель Оливье Рубинштейн тогда сказал мне: «Перевели мне рецензию на вас. Знаете, плохую книгу так ругать не будут. Я её беру». Правда, он мне ничего не заплатил, но мне тогда и неважно было.

Так вот, роман «Оправдание», который до сих пор многие считают моей лучшей книгой (наверно, потому, что он самый короткий), был задуман при довольно интересных обстоятельствах. Сюжет этой книги с поразительной ясностью явился мне в 1996 году. Как сейчас помню, я шёл из магазина напротив газеты «Собеседник», в которой, кстати, работаю до сих пор. Она тогда была на Новослободской. И я всегда переходил улицу Новослободскую по верху, потому что подземные переходы меня, вообще говоря, пугают, я не люблю их. И вот, лавируя между машинами, я нёс коллегам бутылку водки и немудрящую закуску, и тут меня озарил сюжет с поразительной чёткостью сразу, он был готов. Я пришёл, рассказал его коллегам, и мне все сказали: «Это написать нельзя, из этого книги не получится». И с тех пор я всем знакомым прозаикам пересказывал сюжет будущего «Оправдания»: вот представьте себе, что все репрессии тридцатых годов были задуманы непотому что, а для того что,что их цель была – провести через пытки население России, большую его часть, и тех, кто ни в чём не признается, кто всё выдержит, выделить в такую железную когорту и их силами сначала выиграть войну, а потом восстановить страну. Потому что, если люди не пройдут этот отсев, не пройдут это сито, они не выдержат сверхчеловеческих испытаний. Поэтому все репрессии тридцатых были не более чем планом гигантской проверки, через которую надо прогнать всё население России. Те, которые это выдержат, станут золотым фондом нации. Я тогда не знал, что похожие мысли высказывал Александр Кожев, на самом деле Кожевников, великий французский философ-гегельянец из русских эмигрантов, который считал, что Сталин принял репрессии для того, чтобы изменить русскую психологию, для того, чтобы построить сверхстрану, а не потому, что кого-то параноидально подозревал. Это довольно интересная мысль, но она в России, конечно, не встречала поддержки, более того, многим казалась кощунственной.

И вот я всем рассказывал эту историю, предлагал её написать, все мне говорили, что этого сделать нельзя. А потом в один прекрасный день 1999 года я с женой и малолетним тогда Андрюшей поехал на дачу, пропорол колесо, стал это колесо менять, по неумению ещё и расцарапал дверь тех самых, кстати, «Жигулей», на которых езжу и посейчас, и пришёл к выводу, что я совершенно бесполезный человек, что я ничего не могу и не умею. Если я сейчас же не начну писать роман, то можно считать, что вся моя карьера вообще ушла в никуда. И в первый же день написал тридцать страниц. Как сейчас помню, я сидел на дачной террасе, жена моя, Лукьянова, привычно что-то делала в огороде, сын бегал вокруг, негодуя, что им никто не занимается, а я сидел на террасе и на лукьяновском ноутбуке стремительно печатал первую главу. А дальше – там всего их девять – я довольно быстро написал этот роман. На шестой главе, там, где описывается секта, у меня случился довольно серьёзный затык, потому что, как описать эту секту, я не знал. Но тут как раз мне подбросили командировку в одну сибирскую секту, довольно далёкую. Я поехал туда с верным фотографом Максимом Бурлаковым. Мы там прожили три очень страшных дня, чудом оттуда вырвались, зато абсолютно вся недостающая информация, всё настроение было получено. Шестую главу я написал просто вот на раз.