Время изоляции, 1951–2000 гг. - [132]

То есть если Маканин в чём-то и угадал, то он угадал в главных интерьерах девяностых: ночной коридор и ночная палатка. Угадал он и в главном настроении – это чувство всеобщего распада. Не получается ничего, жизнь не удаётся, она держится ещё на каких-то горизонтальных связях, но в целом это уже постепенно полный отказ от любых моральных кодексов. Люди изменяют себе на каждом шагу, и есть только один способ себе не изменить – это находиться на дне, то есть в андеграунде.

Кто такой этот Петрович, от чьего лица написан весь поздний Маканин? Не только «Андеграунд», у него и в «Испуге», в следующем романе, тоже точно такой же герой. Это неудавшийся писатель. Сам Маканин вроде бы писатель триумфальный, один из самых переводимых за рубежом, один из самых титулованных в России, но считал он себя, видимо, аутсайдером, потому что он действительно ни на кого не похож. Он как-то лепился отдельно, и любили его люди не мейнстримные, и он уж к мейнстриму русской прозы, конечно, не имеет никакого отношения, потому что ну когда у нас любили и понимали социальную фантастику? Это всегда было уделом очень немногих и преимущественно молодых читателей. А он считал себя случайным гостем, человеком сбоку, отставшим, как он сам себя называл, гражданином убегающим, который всё время выламывается из всех контекстов. И вот, надо сказать, что Петрович выбрал, наверное, правильную позицию, потому что единственный способ не потерять себя – это жить на дне, а вернейший способ себя потерять – это попытаться подняться.

Ведь что тогда происходило, в девяностые годы? Мы привыкли думать, говорить, и в этом есть доля правды, что это было время вертикальной мобильности. И действительно, это было так, одни поднимались вверх стремительно, другие опускались вниз. Такая история опускания у Маканина есть: у него есть героиня, которая долгое время была советским функционером, потом все её оставили, она провалилась вниз. Он пишет там, что эти люди совершенно не умели держаться середины, они умеют быть либо наверху, либо на дне. Её настиг инсульт, а она совершенно одна, за ней ходит только этот Петрович, потому что больше некому.

Так вот действительно это было время подъёма, резкого подъёма, вплоть до кессонной болезни, одних, которые были к этому совершенно не готовы, и время стремительного обрушивания других. И вот тут выяснилась поразительная, кстати, вполне горьковская вещь. Барон в «На дне» говорит: «…мне кажется, что я всю жизнь только переодевался… а зачем? Не понимаю! Учился – носил мундир дворянского института… а чему учился? Не помню… Женился – одел фрак, потом – халат…» – выясняется страшная вещь, что это люди без «Я». И герои Маканина, они тоже своё «Я» утрачивают с поразительной лёгкостью, как только меняется социальный статус, сразу исчезает личность. Сохранить эту личность можно, только если ты выломился из всех контекстов, если ты абсолютно отдельно. Причём, что интересно, Петрович отказывается даже от литературы. Он когда-то ею занимался, он печатался, что-то ему удавалось протолкнуть, большую часть он писал «в стол». Теперь он уже не пишет, потому что в девяностые годы случилась полная депрофессионализация и, как сказала Виктория Токарева, осталось две профессии: богатые и бедные. Действительно, Маканин и его герой, они как бы отказываются от писания прозы, я даже рискну сказать, что «Андеграунд» это и не совсем проза, там нет примет традиционной прозы: напряжённого сюжета, каких-то ярких описаний. Это больше всего похоже на дневник деклассированного элемента, который сегодня «трахнул» чью-то там чужую жену, в данном случае шофёрскую, послезавтра кого-то убил в драке, потом кого-то утешил и выпил с ним – то есть это такое вещество жизни, её такая дрожащая взвесь. Там нет примет традиционной литературы – просто общее ощущение утраты стержня и утраты лица. Петрович потому и остаётся целым, что он в эти игры больше совершенно не играет. Но, как правильно написала тогдашняя критика, он же этим и расплачивается, потому что, когда у тебя нет ни социального статуса, ни профессии, никаких других привязок к жизни, для тебя, в общем, и совесть отсутствует, потому что для тебя убить человека уже совершенно не проблема. Когда он убивает этого своего первого чеченца, там потом нагромождение убийств идёт такое, что уже действительно пахнет дело пародией, но в первый момент он пытается почувствовать угрызения совести и не чувствует их, потому что здесь Маканин совершенно прав – если у человека нет профессии, у него нет и совести. Ему не перед кем отвечать, и это одна из главных трагедий романа.

Что ещё надо заметить, «Андеграунд», вообще говоря, не очень приятное чтение. Я вот сейчас, когда его перечитывал, готовясь, поймал себя на том, что мне многое хочется пролистать. Каждый кусок отдельно, сам по себе, каждый абзац, каждая внутренняя новелла, это хорошо, когда это вместе, это создаёт примерно такое же ощущение бессюжетности и распада, какое было и в девяностые годы. Но чего нельзя отнять у Маканина, так это удивительного сочетания, с одной стороны, абсолютной фантастичности сюжета, с другой – поразительного физиологизма в деталях. Когда он описывает секс немолодых людей, а у него и герой немолод, и любовнице уже сорок пять, когда он описывает пожилого шофёра, у которого руки болят от баранки, или кавказца и запах в этой палатке кавказца, который складывается из немытого иноплемённого тела и посредственных, уже подтухающих товаров и спирта, когда он описывает быт стариков в этой общаге и прохудившуюся грелку, когда он описывает попойки людей, которые стремительно поднялись наверх, но остались в душе такими же деклассированными, – когда он всё это описывает, он физиологически ужасно точен. Я бы, пожалуй, сказал, что