Время «Ч» - [65]

А вот Лешке выпала иная доля, и весь его офицерский стаж составили два месяца и девять дней.

…Нарушитель действительно прорывался на стыке. В горах в ту ночь бушевала гроза. Сиреневые всполохи освещали скалистый гребень, а дождь лил сплошной стеной, словно кто-то там, в небе, зачерпнул ковшом из недалекого моря и теперь весь этот ковш выплеснул на наш участок.

Лешка на строевой машине вез наряд на рубеж прикрытия. А я гнал лазутчика вверх, по ущелью. Между нами все время была стойкая радиосвязь. И только раз, на несколько минут, она прервалась. Но тогда я еще не знал, что именно в эти минуты все произошло…

Потоки воды размыли дорогу. На крутом повороте машину занесло, и задние колеса повисли над пропастью. Машина медленно накренилась, ее неотвратимо тянуло вниз… Молоденький шофер растерялся, отбросил дверцу… Лешка крикнул, вытолкнул его, схватился за руль. Передние колеса имели свой привод, и это позволило ему еще немного удержать машину на краю. Двигатель истошно выл, протекторы изо всех сил цеплялись за уступ, а в это время солдаты, разрезав штыками брезентовый тент, выпрыгивали из кузова.

О чем думал Лешка в те мгновения, на стыке жизни и смерти? О чем думали его солдаты, стоя у черного провала, в который, кувыркаясь, полетела машина?

Шофера била истерика, он что-то бормотал. Сержант, рослый, сильный парень, подошел к нему, тряхнул за плечи.

Водитель всхлипнул и тихо прохрипел:

— Командир крикнул — на рубеж! На рубеж!.. он крикнул…

И они побежали вверх, хватая губами редкий высокогорный воздух. Сержант включил радиостанцию…

Они бежали, и на их лицах, мокрых от пота и дождя, не было видно слез.

Они вышли на рубеж, они взяли лазутчика именно там. А мы отрезали ему путь от границы, мы захлопнули капкан, загнали его в ловушку…

И когда я, задыхаясь, в изодранном маскхалате, выскочил на гребень и увидел у сапог сидящего на валуне сержанта — человека со связанными руками, то в груди у меня вспыхнуло радостное чувство. Я понял, что мы с Лешкой выдержали первый экзамен.

Сержант не встал, не доложил мне обстановку. Он скользнул по моему лицу равнодушным, тусклым взглядом и продолжал курить сигарету, бережно прикрывая ее ладонью от дождя.

Сначала я немного рассердился, но потом подумал, что он, наверно, чертовски устал, и поэтому, отдышавшись, спросил:

— Где лейтенант Шестоперов?

Сержант вскочил, посмотрел на поверженного нарушителя и вдруг с каким-то остервенением закричал:

— Из-за него… Из-за этой падали!

Лязгнул затвор автомата, я едва успел схватить его за ствол. Мы чуть не стукнулись лбами. Я увидел совсем близко глаза сержанта. И по тому, какая была в них тоска, понял: произошло что-то страшное.

…Мать попросила, чтобы Лешку привезли домой — в Москву, тут его и похоронили — на Кунцевском кладбище.

Каждый раз, когда по делам службы мне приходится бывать в Главном управлении, я обязательно выкраиваю час-другой и прихожу сюда.

А вот и Лешкино скромное надгробие. Рядом с ним ребята из училища поставили пограничный столб. На фотографий Лешка улыбается. Не нашли такую фотографию, чтобы был он на ней с постной физиономией. Даже в личном деле не нашли. Даже в него — в казенное личное дело — умудрился вложить он свою улыбку…

Я подхожу к серой плите, кладу на нее руку. И мне чудится, что от нее исходит тепло.

Тепло того камня, привалившись к которому мы сидели тогда — на стыке. И кажется, стоит прикрыть глаза — снова наплывет ощущение юности, счастья, покоя…

А может, этот камень впитал в себя теплоту Лешкиного сердца, Лешкиной души?.. Ведь не может все это исчезнуть бесследно? Ведь не зря же меня каждый раз так неумолимо тянет сюда?..

И еще я знаю, что служат на границе пятнадцать офицеров — те самые бывшие солдаты, которые ехали с Лешкой на рубеж, которые выпрыгнули из машины, а потом, спотыкаясь и падая, карабкались на гребень, выполняя последнюю волю своего командира, последний его приказ…

Я стою у Лешкиной могилы и думаю о мужской солидарности, о дружбе, и вспоминаю его слова: «Сколько застав… Плечо к плечу… Как богатыри…»

Счастье

На заставе царит тот святой час, который в уставе обозначен как время «для личных потребностей». Солдаты разбрелись по закуткам: кто пишет письмо домой, кто тихо бренчит на гитаре, кто гоняет с приятелем в шашки.

Мы, молодые офицеры, собрались в канцелярии и слушаем, как «травит» лейтенант Сашка Нестеров. Он только что вернулся из отпуска, переполнен впечатлениями, ему не терпится поскорее выплеснуть их.

Сашка — коренной сибиряк. У него желтые, прямые волосы, спадающие на лоб непослушной челкой, широкие скулы, крупные, словно фарфоровые, зубы, веселые голубые глаза.

Отпуск Сашка провел в Москве. Он заканчивал пограничное училище в Алма-Ате и в столице никогда не был, давно собирался совершить «дозор по тылу», и вот — сбылась мечта.

— Добрался я до метро! — Сашка делает ладонями такой жест, будто в руки к нему упал большой арбуз. — А там… этот самый… знаменитый час пик. Народищу — уйма!.. Подъезжает поезд, открываются двери — все спрессованы, как шпроты в банке, ногу поставить негде… Я тыркнулся — туда, сюда. Ну, никак!.. Тут какая-то бабуля сердобольная и говорит: «Вот, даже военный войти не может».