Время «Ч» - [64]

— Да за ноги он кусать не будет — не приучен.

— Нет, вы знаете, — говорит гость, — я человек новый: он меня может и за ногу хватануть.

Ладно, нашли мы на складе огромные валенки. Сунул корреспондент в них ноги, а промежуток между ногами и валенками мы опилками засыпали.

Стал журналист спиной к вольеру. Вывел я своего пса. Он, конечно, отродясь такого чучела не видел — вылупил глаза.

— Фас! — скомандовал я.

Подбежал Гром, кусанул чучело пару раз за рукав и сел рядом с ним.

— Что же это он? — возмутился корреспондент.

— Да понимаете, — оправдываюсь я. — Гром приучен валить бегущего человека. А тут он соображает: все это игра. Собака умная!

— Ишь ты! — удивился журналист. — Ладно, я сейчас так припущу, что он меня и не догонит!

Тут парень как дал стрекача да в кусты, а Гром — за ним. Я сначала даже растерялся. Потом бросился их догонять. Выбегаю на поляну — вижу: лежит корреспондент, уткнулся лицом в землю, а рядом с ним Гром сидит, язык высунул.

«Вот это да! — думаю. — Ай да Гром! Ай да сукин сын! Молодец! Свалил-таки этакого бугая!»

Подбегаю. Журналист не выказывает никаких признаков жизни. Ох и перепугался же я! Хотел парня на спину перевернуть, да не тут-то было. Тяжелый он очень, прямо как мешок с гвоздями. Выломал я кол, перекантовал его кое-как. Лицо у корреспондента красное, глаза закрыты. Снял я с него эту хламиду, по щекам похлопал. Очухался парень, сидит — головой трясет.

— Товарищ журналист, извините, — взмолился я. — Сами понимаете, собачка не рассчитала. Все-таки чемпион! — А сам ругаю Грома на чем свет стоит.

Отдышался корреспондент и говорит:

— Не надо собачку ругать… Собачка не виновата… Это я сам упал. Устал. Жарко очень… А собачка у вас добрая. Я чувствовал: она меня перевернуть хотела. Только силенок у нее маловато…

Прошло время. Гром возмужал, превратился в замечательную служебно-розыскную собаку. Много пользы принес он границе. Но каждый раз, когда он придавливал к земле очередного нарушителя, я вспоминал слова этого корреспондента и с иронией говорил:

— Чего боишься? Гром — собачка добрая… Подумаешь, кусанет пару раз.

На стыке

Как давно это было…

Но во мне до сих пор живет ощущение того дня. И кажется, стоит прикрыть веки — наплывет, закружит голубая высь неба, и душу наполнит то небывалое, радостное чувство, которое баюкало нас тогда.

И было в этом чувстве все — молодость, сила, уверенность в себе, ожидание первой любви и еще многое такое, чего нельзя рассказать словами. Нет еще таких слов…

Мы сидели, прижавшись спинами к теплому камню, смотрели на искрящийся в солнечных лучах мир и сначала просто молчали, улыбались — так нам было хорошо и покойно. И хоть пришли мы сюда по делу, пройдя нелегкий путь по извилистым горным тропам, и невдалеке, покуривая, переговариваясь, лежали наши солдаты — пограничные наряды двух соседних застав, и явились мы сюда — на стык — не для того, чтобы поболтать, а явились выполнить важную военную задачу — «отработать взаимодействие», но все равно… все равно — было нам по-детски, по-щенячьи весело.

Да и то сказать — шел второй месяц нашей офицерской службы, и на границу мы выходили еще по-пижонски — в хромовых сапогах.

Лешка первый прервал молчание, как-то облегченно вздохнул и спросил:

— Слушай, сколько у нас застав?

— В отряде?..

— Нет. Вообще, в Советском Союзе.

Я хихикнул:

— Это, товарищ лейтенант, военная тайна.

Лешка повернул голову, удивленно глянул на меня, и я уже ждал от него ответную хохму, потому что был он, Лешка Шестоперов, первым весельчаком и балагуром в нашем дивизионе, звездой художественной самодеятельности, популярнейшей личностью… И, честно говоря, был я нескончаемо счастлив, когда узнал, что распределили нас в один округ, а потом — в один отряд, а потом, как оказалось, на соседние заставы.

Итак, я бросил Лешке вызов и теперь ждал, что он «примет его на грудь», обработает и даст мне ответный пас.

Но Лешка только сощурился, снова мечтательно вздохнул и, глядя в беспредельное небо, задумчиво изрек:

— Сколько застав… И стоят они вдоль границы. Плечо к плечу… плечо к плечу… Как богатыри в одном строю…

Затем Лешка улыбнулся, хлопнул меня по колену и сказал:

— Доставай карту, стратег.

Мы раскрыли планшеты, склонились над листочками, на которых преобладали коричневые тона.

— Понимаешь, — глубокомысленно заметил Лешка, — в технике стык самое слабое место. Недаром сварные швы рентгеном просвечивают…

Он постучал пальцем по камню, как бы проверяя его на прочность. И вдруг встрепенулся, возбужденно воскликнул:

— Помнишь, мы фильм какой-то смотрели о летчике, который испытывал новый самолет?.. Перед полетом он сидел в кабине, представлял, что может случиться в воздухе, и заранее планировал свои действия…

И мы начали работать: мы ставили себя на место лазутчиков, мы придумывали десятки сложнейших ситуаций, и тут же на каждый вариант находили единственно правильное, согласованное решение.

Несколько часов проходила наша «игра». Солнце село за гору. Мы встали, пожали друг другу руки и, довольные, пошли в разные стороны.

Больше я Лешку живым не видел…

Так уж устроена пограничная служба: никогда не знаешь, когда призовет она тебя, когда потребует отдать все, на что способен. Можно прослужить двадцать пять лет, честно выполняя свой долг, и ни разу не ощутить горячее дыхание погони, нервный озноб схватки, не услышать такой привычный и в то же время невероятный звук выстрела, зная, что стреляют в тебя…