Время ангелов - [18]
— Жозеф! Эй, Жозеф! Что ты делаешь на дереве?
— Липу рву для старухи Гермины.
— Жозеф!
— Ох! правда, это же твоя тетка, Оноре, ладно, для дамы из поместья Поссесьон!
Жозеф рвал липу и повторял свою роль, роль слуги: да, господа, шпаги наголо, господа! Липа сейчас сплошь в продолговатых бледно-зеленых листиках, на каждом стебельке два бутона и золотистый цветок, отличный момент для сбора, чуть раньше — вкуса нет, чуть позже — чай вызовет кашель у дамы из Поссесьон. Она попросила принести липы. Попросила его, Жозефа. Разве это важно, что ты затеваешь революцию, посылаешь крючки рыбачке, борешься за абсолютную чистоту, приговариваешь Виктора, собаку, негодяя, к смерти, когда дама из замка подзывает тебя после репетиции «Шпаги наголо»:
— Итак, мальчик! чем занимается твой отец?
— Он умер… Он…
— Хорошо, очень хорошо. Братья? Сестры?
— Нет.
— Очень хорошо.
Она глянула на сумочку, лежавшую на стуле, сцапала ее, как курица белый помет, пристроила сбоку и замерла.
— А! вот и ты, Барбара, я хотела поручить твоему приятелю, он ведь живет в том маленьком доме под раскидистой липой… в общем, представьте себе, мальчик, в Поссесьон, во всем этом огромном поместье, нет ни одной липы!..
— О! Я мог бы…
— Мне иногда вечером хочется выпить чашку липового чая, мальчик.
Барбара отвела его в кладовую с покатым полом, заваленную садовой мебелью и летними игрушками, под окном — пресс для винограда, дождь идет, урожай будет плохим. Они устроят спектакль в верхней части, а зрители пусть задирают головы.
— Кто придет, как ты думаешь?
— Так! мама, папа, дядя Жюль.
— Немой?
— Вовсе он не немой, просто говорить не хочет, но когда его мама, моя бабушка, была жива, он говорил. Прекрасно говорил!
— В общем тут только десять мест.
Для его матери места нет, все для Будивиллей. Машины, замки, городской дом с каменными масками. Они переоделись в костюмы маркизов и разбойников, одна девочка надела платье с кринолином, другая костюм Красной Шапочки. Я убил отца, я отлично знал, что он вернулся, я сказал, что принял треск огня за топот овец Пьера. Или за дождь. А в небе было полно звезд!
— Твоя очередь, Жозеф, давай, пойдем, если ты забудешь реплики…
— Пока полный порядок, мама вяжет, дядя Жюль читает газету, они, вообще, нас слушают?
— Тетя Урсула постоянно разговаривает.
— Ох! Знаешь, эти взрослые!
— Но Кларисса, ты не можешь идти на сцену в таком виде. Только посмотрите: кальсоны спереди раскрываются. А ей разбойника играть!
Кальсоны Оноре. Где он, Бог мой? Уже три месяца нет новостей!
— Быстро, дайте булавку или какую-нибудь брошку.
Едва только маленький пухлый разбойник появился в лесу, где должен был с ружьем поджидать жестоких сеньоров, как один из почетных гостей, мсье Гонтран, наклонился вперед, приставил к глазам лорнет… — «Я играю в комедии в замке Поссесьон с Барбарой и Клариссой и их кузиной из Базеля. Я, Жозеф». По вечерам он наказывал себя, зажимая нос бельевой прищепкой. — …и вдруг прыснул со смеху, шепнул что-то на ухо тете Урсуле-Поль, и они стали смеяться вместе, да так громко, что пришлось задернуть занавес. Что с ними? Эй! Эге-гей! — кричали они весь следующий акт, в котором сеньор находит свою дочь Красную Шапочку, похищенную цыганами — Скрипичный ключ!
Какой еще скрипичный ключ?
— Мой отец кричит громче всех. — У Барбары от гнева выступили слезы на глазах. — Господи, какие же они глупые!
— Скрипичный ключ, — кричали они, хлопая в ладоши, даже дядя Жюль с улыбкой до ушей мычал что-то радостно и стучал, как метроном, по спинке стула, и тетя Валери вытирала глаза, никогда я не видела, чтобы она смеялась, хмурое смуглое лицо, на стенах ледяных коридоров замка полно таких, и тетя Урсула-Поль кусала губы. Но мой отец смеется громче всех. Мой отец! Пьеса провалилась, даже до конца не доиграли.
— Но что с ними случилось?
— Это из-за броши в виде скрипичного ключа, которой мы спереди застегнули кальсоны Клариссы. До чего же они глупые!
Барбара сняла розовое платье с кринолином — молодая покойница надела его на свой первый бал в тот год, когда урожай принес сто тысяч литров под прессом, и преданный покупатель приехал уже в августе, небо было черное со странным желтым отсветом, предупреждающим, что в тучах созрел град и совсем скоро он выбелит поля. Желтая туча лопнула прямо над их виноградниками, преданного покупателя хватил апоплексический удар, наверное, к счастью… А то Валери, засидевшаяся в девках, вроде бы глаз на него положила. Бедняжка Валери, сама из сарая таскает дрова в дом, Сиприен сделал ее мишенью для насмешек, а тетя Урсула-Поль повторяет без конца: вот если бы у бедняжки брови были погуще…
— Сними это, Барбара, и что за жуткие угольные брови? Идите все умойтесь. И сюда не возвращайтесь, нам надо поговорить.
Дети, широкие брови, тонкие усы, уселись на кровать Барбары. В Париже тоже много пьес проваливается! Уверяю вас, наша пьеса была очень хорошая. И «Шпаги наголо!» — чудесная книга.
— Вы, конечно, знаете, что от нашего племянника Оноре давно уже нет новостей, — говорил в гостиной Гонтран.
— Племянник… дальняя родня.
— О! Сиприен, вечный скептик, я заботился об Оноре, как о родном сыне. После несчастного случая с его отцом…
Мир романа «Духи земли» не выдуман, Катрин Колом описывала то, что видела. Вероятно, она обладала особым зрением, фасеточными глазами с десятками тысяч линз, улавливающими то, что недоступно обычному человеческому глазу: тайное, потустороннее. Колом буднично рассказывает о мертвеце, летающем вдоль коридоров по своим прозрачным делам, о юных покойницах, спускающихся по лестнице за последним стаканом воды, о тринадцатилетнем мальчике с проломленной грудью, сопровождающем гробы на погост. Неуклюжие девственницы спотыкаются на садовых тропинках о единорогов, которых невозможно не заметить.
«Замки детства» — роман о гибели старой европейской культуры, показанной на примере одного швейцарского городка. К. Колом до подробнейших деталей воссоздает мир швейцарской провинции накануне мировых катастроф. Мир жестокий и бесконечно прекрасный. Мир, играющий самыми яркими красками под лучами заходящего солнца. Мир, в котором безраздельно царит смерть.
Все, что казалось простым, внезапно становится сложным. Любовь обращается в ненависть, а истина – в ложь. И то, что должно было выплыть на поверхность, теперь похоронено глубоко внутри.Это история о первой любви и разбитом сердце, о пережитом насилии и о разрушенном мире, а еще о том, как выжить, черпая силы только в самой себе.Бестселлер The New York Times.
Из чего состоит жизнь молодой девушки, решившей стать стюардессой? Из взлетов и посадок, встреч и расставаний, из калейдоскопа городов и стран, мелькающих за окном иллюминатора.
Эллен хочет исполнить последнюю просьбу своей недавно умершей бабушки – передать так и не отправленное письмо ее возлюбленному из далекой юности. Девушка отправляется в городок Бейкон, штат Мэн – искать таинственного адресата. Постепенно она начинает понимать, как много секретов долгие годы хранила ее любимая бабушка. Какие встречи ожидают Эллен в маленьком тихом городке? И можно ли сквозь призму давно ушедшего прошлого взглянуть по-новому на себя и на свою жизнь?
Самая потаённая, тёмная, закрытая стыдливо от глаз посторонних сторона жизни главенствующая в жизни. Об инстинкте, уступающем по силе разве что инстинкту жизни. С которым жизнь сплошное, увы, далеко не всегда сладкое, но всегда гарантированное мученье. О блуде, страстях, ревности, пороках (пороках? Ха-Ха!) – покажите хоть одну персону не подверженную этим добродетелям. Какого черта!
Представленные рассказы – попытка осмыслить нравственное состояние, разобраться в проблемах современных верующих людей и не только. Быть избранным – вот тот идеал, к которому люди призваны Богом. А удается ли кому-либо соответствовать этому идеалу?За внешне простыми житейскими историями стоит желание разобраться в хитросплетениях человеческой души, найти ответы на волнующие православного человека вопросы. Порой это приводит к неожиданным результатам. Современных праведников можно увидеть в строгих деловых костюмах, а внешне благочестивые люди на поверку не всегда оказываются таковыми.
В жизни издателя Йонатана Н. Грифа не было места случайностям, все шло по четко составленному плану. Поэтому даже первое января не могло послужить препятствием для утренней пробежки. На выходе из парка он обнаруживает на своем велосипеде оставленный кем-то ежедневник, заполненный на целый год вперед. Чтобы найти хозяина, нужно лишь прийти на одну из назначенных встреч! Да и почерк в ежедневнике Йонатану смутно знаком… Что, если сама судьба, росчерк за росчерком, переписала его жизнь?
Впервые на русском языке роман, которым восхищались Теннесси Уильямс, Пол Боулз, Лэнгстон Хьюз, Дороти Паркер и Энгус Уилсон. Джеймс Парди (1914–2009) остается самым загадочным американским прозаиком современности, каждую книгу которого, по словам Фрэнсиса Кинга, «озаряет радиоактивная частица гения».
Лаура (Колетт Пеньо, 1903-1938) - одна из самых ярких нонконформисток французской литературы XX столетия. Она была сексуальной рабыней берлинского садиста, любовницей лидера французских коммунистов Бориса Суварина и писателя Бориса Пильняка, с которым познакомилась, отправившись изучать коммунизм в СССР. Сблизившись с философом Жоржем Батаем, Лаура стала соучастницей необыкновенной религиозно-чувственной мистерии, сравнимой с той "божественной комедией", что разыгрывалась между Терезой Авильской и Иоанном Креста, но отличной от нее тем, что святость достигалась не умерщвлением плоти, а отчаянным низвержением в бездны сладострастия.
«Процесс Жиля де Рэ» — исторический труд, над которым французский философ Жорж Батай (1897–1962.) работал в последние годы своей жизни. Фигура, которую выбрал для изучения Батай, широко известна: маршал Франции Жиль де Рэ, соратник Жанны д'Арк, был обвинен в многочисленных убийствах детей и поклонении дьяволу и казнен в 1440 году. Судьба Жиля де Рэ стала материалом для фольклора (его считают прообразом злодея из сказок о Синей Бороде), в конце XIX века вдохновляла декадентов, однако до Батая было немного попыток исследовать ее с точки зрения исторической науки.