Время алых снегов - [52]

Огнев уже выбрался по грудь из танка. Куликова не было, наверное, всплыл, не дожидаясь лейтенанта. «Ах, Куликов, Куликов... Проглядели мы тебя с этим футболом. Но я еще возьмусь за тебя... Как же я за тебя возьмусь!..»

Внезапно Огнев почувствовал, что брошенная им злополучная трубка зацепилась за что-то в машине, и со странным равнодушием подумал о том, что напьется воды раньше, чем освободится от противогаза. Он выплюнул загубники и сорвал маску, которая теперь только мешала... В прозрачной воде, прямо перед ним, уплывала в сумерки тень огромной рыбы. Огнев был страстным рыболовом. И даже теперь не смог остаться равнодушным к тому, что в этой старице жила щука, о какой он мечтал с того самого дня, когда взял в руки спиннинг. Он стиснул зубы, не пуская воду, рвущуюся в легкие, и в полусознании его пронеслась яростная, веселящая мысль: «Черта с два! Я еще тут порыбачу. Я еще обязательно тут порыбачу!..»

Едва воздухопитающая труба танка скрылась, плавающий бронетранспортер эвакоспасательной команды с тремя разведчиками на борту закружил над местом аварии. Из-за солнечных бликов вода почти не проглядывалась. Ждали долго. Наконец чей-то радостный возглас:

— Вот они, голубчики!.. С легким паром, ребята!

Из воды одновременно показались двое и неуклюже забарахтались на поверхности. Их втащили в машину. Сорвав маски и не отвечая на шутки разведчиков, оба прилипли к борту.

— Идут, вижу! — первым крикнул Абашидзе.

Куликов вынырнул около самого бронетранспортера.

— Командир? Где командир? — встревоженно спрашивал Потапов, помогая водителю перевалиться через борт.

— Чего кричишь? Сейчас будет...

Куликов в изнеможении опустился около борта на скамью, бросил маску на колени. Волосы его мокрыми кольцами прилипли ко лбу, по узкому, бледному лицу стекали прозрачные капли. Куликов зябко поводил плечами, хотя солнце набирало свой июньский накал.

Все, кроме Куликова, напряженно всматривались в воду, но она была гладкой, ничего не обещающей. Никто в эти секунды не слышал ракетного и артиллерийского грохота, который с нарастающей силой катился над рекой и островом.

Где командир? — Абашидзе подскочил к Куликову. — Ты бросил его, да? Он утонул, да? — Абашидзе начал трясти Куликова за плечи.

Тот, словно очнувшись, оттолкнул заряжающего. Суженные глаза его были замутнены злобой. Он столько пережил, едва не погиб, с трудом выбрался, а тут его еще трясут...

Взгляды Куликова и Потапова встретились. Только миг они смотрели друг на друга, и Куликов вскочил, затряс руками, сорвался на крик:

— Ну что я вам?.. Что я?.. Что?..

Он еще повторял свое злое, растерянное «что?», когда Потапов, как был без противогаза, прыгнул за борт. Открыв глаза, он уходил в глубину, отыскивая танк. Водолазы схватили его, когда он пытался проникнуть в люк башни, и насильно увлекли к поверхности...

Лейтенант сидел в бронетранспортере, кашляя и сердито отплевываясь. Радостный Абашидзе суетился около, не столько помогая, сколько мешая командиру облачиться в маскхалат одного из разведчиков. Потапов растерянно смотрел то на Огнева, то на противогаз с оторванной маской. Лейтенант, переведя дух, устало улыбнулся:

— Вот как бывает. Зацепился... Пришлось портить табельное имущество. .

— Это... вы руками разорвали?

— А чем же? От нужды да от беды и не то сотворишь... Да мне еще Куликов помог — предусмотрительно трубку надрезал.

Лейтенант отыскал глазами механика-водителя. Тот сидел у борта спиной ко всем, его широкие плечи под мокрым комбинезоном резко вздрагивали. Все одновременно посмотрели на эти вздрагивающие плечи и опустили глаза, испытывая чувство неловкости.

— К берегу! — хмуро приказал Огнев водителю бронетранспортера.

Минут через пятнадцать Огнев сидел в одном из танков своего взвода, который форсировал старицу, со всей ротой по запасному маршруту. Начиналась переправа большого десанта, шел ожесточенный огневой бой с подходящими резервами «противника», и коротенькое приключение под водой на время забылось.

Затопленную машину вытащили на вечерней заре. А утром щука снова находилась в своем убежище. Теперь тут чернела яма, такая же глубокая, как в давние времена. Но щука не помнила ни того, каким было ее пристанище вчера, ни того, что здесь произошло за минувшие сутки. Щука вообще ничего не запоминала. Короткая память помогала ей постоянно держаться настороже, ибо в одиночестве своем она могла надеяться только на себя. И если когда-нибудь белая, завораживающая блесна обманет ее и крепкая, как сталь, леска запоет в руке опытного рыболова, она будет со всем отчаянием одиночки драться за собственную жизнь, а пустая вода своим клокотанием распалит ее ярость, удесятеряя силу рывков. Наверное, щуке вновь повезет, как дотоле везло не раз. И, унеся на дно блесну в своей бесчувственной, железной пасти, она через минуту снова все позабудет. К чему память хозяйке дна, которую заставляют сдвигаться с места лишь инстинкты голода и страха, у которой достаточно силы, чтобы рвать самые прочные сети и лески, для которой соседи — лишь даровой корм? Неодолимая, как одно из тех темных чувств, которым позволяют угнездиться в глубинах души и набрать силу, она еще долгие годы проживет в своей яме, пугая других рыб и заставляя рыболовов вздыхать над испорченными снастями. Никто не знает, когда старые щуки сами всплывают брюхом к солнцу, если их не вытащить силой. Да и всплывают ли они сами — вот вопрос.