Время Алексея Рыкова - [47]

Тем временем обстановка на съезде определилась: его подавляющее большинство составляли большевистские делегаты, поддержанные левыми эсерами. Председательский колокольчик перешел от меньшевика Ф.И. Дана в руки Л.Б. Каменева. Неподалёку от него занял место за стоявшим на возвышении столом Рыков, здесь же — Зиновьев, Троцкий, Ногин, Коллонтай, Луначарский, другие избранные в президиум съезда представители большевистской партии[8]. «Весь зал встаёт, гремя рукоплесканиями», — записал Дж. Рид. И тут же прокомментировал: «Как высоко взлетели они, эти большевики, — от непризнанной и всеми гонимой секты всего четыре месяца назад и до величайшего положения рулевых великой России, охваченной бурей восстания».

Говоря о «всего четырех месяцах», Дж. Рид отсчитывал от июльского перелома событий. Точнее все же говорить о несколько более длительном времени. «Восемь месяцев между Февралем и Октябрём, — отмечал впоследствии Рыков, — понадобилось для того, чтобы произошло перемещение всех решающих сил на сторону революции». Таков был политический результат напряжённейшей классовой борьбы, которая как бы спрессовалась на переломном отрезке истории — от позднего апрельского вечера, когда в гущу собравшихся перед

Финляндским вокзалом рабочих, солдат и матросов была брошена первая искра ленинского призыва перехода к социалистической революции, до 25 октября — победы Великой Октябрьской социалистической революции.

Как это ни покажется сегодня странным, Рыков и другие большевики его когорты, выкошенной в конце 30-х годов, не знали, а потому, естественно, и не употребляли это ныне привычное миллионам понятие — Великая Октябрьская социалистическая революция. В их время она называлась Октябрьским переворотом, чаще — Октябрьской революцией, пролетарской революцией. Так она обозначалась и в современных им изданиях календарей 20—30-х годов.

Само собой разумеется, что при этом Октябрьская революция была для них революцией социалистической по своему характеру и целям, первой в истории свершившейся рабоче- крестьянской (пролетарской) революцией, которая, как четко указал Ленин в день свержения буржуазно-помещичьего правительства и установления власти Советов, «должна в своем конечном итоге привести к победе социализма». В сущности, все это — непререкаемость социалистического выбора, сделанного пролетарскими массами в 1917 году, решимость в воплощении его — и выражает широко употребляемое уже около полувека понятие — Великая Октябрьская социалистическая революция, — которое само по себе не вызывает и вряд ли может вызывать какие-либо сомнения.

Однако за привычностью его повседневного употребления то ли забылись, то ли просто не привлекают внимание обстоятельства, при которых оно появилось в конце 30-х годов и с последующего десятилетия стало каноническим. Это было прямо связано с жёстким утверждением сталинского понимания «победы социализма», так сказать, опрокинутым в историю пролетарской революции. Ровно через двадцать лет после публикации приведенного выше отрывка, отделявшего «вдохновителей» от «организаторов» Октября, они по воле все того же автора были объединены в единой формуле «Ленин — Сталин — вожди Великой Октябрьской социалистической революции».

Её распространение почти синхронно с репрессиями против сподвижников Ленина, истреблением старой партийной гвардии. Иначе не могло и быть. Какую реакцию, кроме полного неприятия, могла она вызвать у Рыкова и других ленинцев? Ещё в первые годы после Октября он, как и вся партия, пришел к твердому убеждению, что «Владимир Ильич — организатор Октябрьской победы».

«Нельзя говорить об Октябрьской победе, — говорил Рыков в докладе, посвященном 10-летию революции, — не подчеркивая той огромной роли, которую во всех октябрьских событиях сыграл Владимир Ильич». Без выспренних слов — они были чужды Рыкову — он показал, что именно Ленин «предвидел ход исторических событий и с упорной настойчивостью последовательного революционера-марксиста подготовлял пролетарскую революцию», «не допускал ни малейшего идейного компромисса и не отступал ни перед какими препятствиями».

Последнее Рыкову предстояло ещё раз испытать на собственном опыте уже на исходе первой недели деятельности Советского правительства.

Обстоятельства формирования его все ещё с достаточной полнотой не выяснены. Не вдаваясь в эту проблему, воспользуемся недавно опубликованными («Вопросы истории КПСС», 1989, № 11) воспоминаниями А.А. Иоффе о заседании ЦК большевиков в Смольном на рассвете 25 октября. Оно открылось докладом Иоффе от ВРК о том, что произошло за ночь, после которого Каменев заявил: «Ну, что же, если сделали глупость и взяли власть, то надо составлять министерство». «Запомнилось это мне, — пишет Иоффе, — потому, что после суматохи этой ночи мне лично, а думаю, и многим другим, только после этих слов стало вполне ясно, что власть-то мы ведь действительно взяли».

Если верить последующему рассказу, Ленин «сначала категорически отказывался быть председателем СНК и только ввиду настояний всего ЦК согласился; он также настаивал, чтобы по возможности наркомами были назначены рабочие, а интеллигенты при них замами». Как вспоминает Иоффе, Владимир Ильич на этом заседании, состоявшемся «после совершенно бессонной и страшно нервно-напряжённой ночи, был чрезвычайно бодр и очень весел, поддразнивая мрачно настроенных противников восстания… Очень шутил над т. Рыковым, который вынул из кармана большой наган и положил его перед собой, а на мой вопрос, зачем он его с собой таскает, мрачно ответил: «Чтобы перед смертью хоть пяток этих мерзавцев пристрелить».