Время Алексея Рыкова - [31]

В 1913 году Нина Семеновна Маршак легально обосновалась в Москве, став сотрудником Политического Красного Креста, созданного в 1912 году во главе с В.Н. Фигнер и Е.П. Пешковой при участии М. Горького для оказания помощи политзаключенным и ссыльным. Эта добровольная организация незаслуженно забыта историками, хотя она существовала в Москве четверть века — до 1937 года, оказывая поддержку и тем, кто попадал в политизоляторы, тюрьмы и ссылку в первые два послеоктябрьских десятилетия.

Эту организацию Нина Семеновна использовала в 1914–1915 годах как явку для бежавших из нарымской ссылки. Она вообще организовывала помощь «нарымчанам». Последними Нина Семеновна занималась в Красном Кресте не случайно.

Не случайно и то, что она оказалась в Москве. Здесь в 1913 году началась её совместная семейная жизнь с А.И. Рыковым. С самого начала это была дружная, крепкая семья революционеров, один их которых не имел не только паспорта, но и постоянной фамилии.

Появившись в Москве в конце весны 1913 года и войдя в руководство местной большевистской организации, Рыков уже в июле был арестован. То был его восьмой арест. Нетрудно заметить, что за предшествующие годы частота их нарастала. Едва успев вырваться на свободу, Рыков вновь попадал за решетку или в ссылку. Но усиление преследований не сломило его волю, напротив, лишь усилило энергию.

Об этом, в частности, свидетельствует секретное письмо департамента полиции, в котором говорится о его деятельности в последние недели перед июльским арестом. «Рыков является наиболее активным представителем московской организации РСДРП. После отбытия административной высылки в Архангельской губернии Рыков прибыл летом [1913 года. — Д.Ш.] в Москву и стал усиленно восстанавливать связи с фабрично-заводскими рабочими. В Лефортовском партийном районе он устраивал сходки, распропагандировывал рабочих за полотном железной дороги в лесу в местности, называемой Измайловским зверинцем, агитировал за создание стачек протеста по поводу преследования органов печати, сформировал в районе ячейку, долженствовавшую играть роль руководящего коллектива в их дальнейшей партийной работе. Ранее Рыков был неоднократно задерживаем на нелегальных собраниях рабочих, в том числе на собрании боевой дружины МК. Он занимался все время революционной деятельностью под чужим видом, под чужим именем».

Полицейский документ своим казённым языком поведал о конкретике буден «муравья революции». Впрочем, власть предержащие уже давно знали, что имеют дело с незаурядным, «наиболее активным», как отмечено в приведенном документе, противником. Отсюда ужесточение мер по его поимке и стремление «упрятать» подальше. Теперь Рыкову предстояло увидеть новую для него реку — Обь, по лесисто-болотистым берегам которой раскинулся в северной части Томского уезда Нарымский край с его суровым климатом. Ссылка в него относилась к числу наиболее тяжелых, по её истории можно проследить вехи освободительной борьбы в России. Сюда царизм загнал декабристов, здесь мучились участники польских восстаний XIX века, революционеры-народники, шли новые и новые этапы из российских тюрем.

Восточные ворота современной Москвы носят гордое название: проспект Энтузиастов. Когда-то здесь начинался Владимирский тракт. «Пойдешь гулять по Владимирке!..» — так говорили о тех, кому грозил кандальный путь в Сибирь. Им прошли виноватые и невинные, уголовники, бытовики и политические. В память о последних и получил современный московский проспект свое название.

В ноябре 1913 года отправился, правда не в кандальной колонне, а в арестантском, как его называли, «столыпинском» вагоне, с очередным этапом в далёкую Томскую губернию и Рыков. О том, что такое этап, он знал хорошо — уже четырежды ходил им, но этот оказался особенно тяжким. В одном из первых писем он сообщал Нине Семеновне: «Грубость солдат неимоверная, конвоиры от Пензы дрались и избили нескольких арестованных. Мои руки несколько раз сковывали с руками соседа. В самарской тюрьме нас разместили в одной камере более 100 человек. Спали на асфальтовом полу. Паразитов масса, неисчислимое количество, когда зажгли огонь, все снимали с себя бельё и начиналось истребление. Спать было невозможно. Подумать только, что я перенес эти муки пять раз и до сих пор не помер — удивительно!»

Оправившись от мук этапа, принесенной с него болезни, Рыков активно входит в политическую жизнь ссылки, жадно ловит вести о выступлениях рабочих Петербурга, других промышленных центров страны, точно оценивает надвигающуюся мировую войну. В самый канун её, когда сербский террорист Таврило Принцип уже сделал в Сараево роковые выстрелы в австрийского эрц-герцога, нарымский ссыльный, вдумываясь в скупые сообщения, приходившие «на край света», прозорливо писал: «Невозможно, чтобы европейская война прошла без всякого влияния на наши внутренние дела. Если же к войне прибавить неурожай, промышленный и финансовый кризис, холеру и чуму, то перспективы «послаблений» расширяться до масштабов 5-го года. Такая сумма недостатков и бедность способны раскрутить самого заскорузлого мужичка