Времени невидимая твердь. Стихотворения - [3]

и ты, двоясь, приснишься мне во сне.

Жилья чужого глохнут водостоки,

чужой рассвет за окнами затих.

Мы никогда не будем одиноки —

ни наяву, ни в страшных снах своих.

«Тяжелый снежный лес…»

Тяжелый снежный лес

в слепящей белой пене

от солнца спрятал тени

и в глубине исчез.

Там столько лет подряд

стволы стояли прямо.

Следов лосиных ямы

там в зарослях стоят.

Там тише тишина,

черней под снегом хвоя,

и ветка над тобою

качается одна.

«Быстро блекнут зим покровы…»

Быстро блекнут зим покровы:

то декабрь, то январь.

Почернел закат багровый.

Дом зажегся, как фонарь.

Но в глуши небес румяных

наши ночи хороши:

бесконечны, постоянны,

как бессмертие души.

«Если все открылось разом…»

Если все открылось разом,

то чему благодаря? —

над морозом, как над газом,

розоватая заря:

все детали отличатся,

пропадавшие зазря —

станет ясно: это счастье,

утро, проще говоря.

Навсегда увидим мы:

в толщах крыш стоят дымы,

и над нами, и под нами —

осчастливлен снег тенями —

ласковым касаньем тьмы.

«В ней спокойствие есть молодое…»

В ней спокойствие есть молодое —

оболочка смятений и снов,

но внезапно взлетят ладони,

губы выгнутся силой слов —

вся вперед подается, силясь

проясниться сквозь эту гладь, —

и потом стихает опять:

только глаз остается вырез.

«Ты умеешь чувство придержать…»

Ты умеешь чувство придержать

и прикрыть чуть подведенным веком.

Удается многоводным рекам

неподвижно блещущая гладь —

и порою легкий ветер вспять

тянет их течение со смехом.

«Мне хочется не красоты пустячной…»

Мне хочется не красоты пустячной,

но чуда, перешедшего за край:

искусство, не старайся, не играй,

но лишь услышать ей возможность дай,

когда я крикну ей, еще такой вчерашней:

родная, сжалься! Видишь, как я стражду —

не говори так буднично и страшно,

не привыкай ко мне, не привыкай.

«А в женской мысли, нежной и незрячей…»

А в женской мысли, нежной и незрячей,

я смысла никогда не замечал:

она, как огонек жилья горячий

в ночи без окончаний и начал,

она любого смысла легче —

не различить ее и не отвлечь:

ночами так округлы плечи

и нечленораздельна речь…

и вечный мрак вкруг женской мысли вечен.

«Случись со мною сказка…»

Случись со мною сказка,

чтоб шелковый клубок

катиться до развязки

передо мною мог.

Но вот уже калитка —

искомый терем, сад…

И остается нитка,

ведущая назад.

Солнцестояние

«Мы поедем без билета…»

Мы поедем без билета

в убывающее лето.

Пассажиров сквозь газеты,

как сквозь сито, протрясло.

Оттого в пустом вагоне

никого сегодня нету:

на платформе, как в июне,

пусто: пусто и светло.

«Летом из холодной печки…»

Летом из холодной печки

пахнет стужею и сажей.

На плите неразогретой —

полстакана молока,

пачка соли, нож и спички

и еще комок бумажный

из засаленной газеты

от январского денька.

«Только летом, только летом…»

Только летом, только летом

есть в году такой пробел:

перед зеленью и светом

слабый сумрак оробел.

В эту пору, в эту пору

свет всеобщий, мрак — ничей.

Это тот пробел, в котором

катятся черемух горы

в прорубь черную ночей.

«Деревьев новые овины…»

Деревьев новые овины

прикрыли день наполовину.

Вблизи от зарослей малины,

явившись призрачно и вдруг,

стоят огромные люпины

и озираются вокруг.

«Был ли каждый Божий миг…»

Был ли каждый Божий миг

мал, как мотылек?

Иль, как небо, был велик

и, как даль, далек?

Уместился в коробке

спичечном моем —

иль, как камушек в реке,

мир исчезнет в нем?

Пылающее очертанье

«Гасите верхний свет — и со стекла…»

Гасите верхний свет — и со стекла

житейские живые отраженья

исчезнут. И декабрьская мгла

во мраке электрического тленья

за окнами предстанет без движенья,

неощутимая для жалкого тепла.

«Не глупая игра в лото…»

Не глупая игра в лото,

где цифры совпадут едва ли —

нет, неожиданность есть то,

что мы всю жизнь невольно ждали.

А потому не сочиняй,

не фантазируй своевольно —

и так живем мы невзначай,

и с нас случайностей довольно.

«Сгорела ветвь дотла…»

Сгорела ветвь дотла.

Но ты б еще смогла

на миг былого прорастанья

пылающее очертанье

увидеть в сполохах тепла,

и, отстранясь от клочьев дыма,

заплакать неисповедимо.

«Выходи на воздух вешний…»

Выходи на воздух вешний —

в нем развешаны скворешни,

все в нем видно до листка

и невидима тоска

за прозрачностью кромешной.

«Это легкость паденья…»

Это легкость паденья,

что совсем не легка:

ожило притяженье

и земли и стиха —

столь весенняя легкость,

что того и гляди

очевидностей пропасть

разорвется в груди.

«Декабрьский снег — напоминанье…»

Декабрьский снег — напоминанье.

И все ж за ним не уследишь

в застенке дня. И сумрак ранний

наполнит улицы до крыш,

сольется с облачностью низкой…

Сойдутся годы близко-близко,

как эти два прохожих странных

у вновь расклеенных афиш.

Во спасенье

1. Во спасенье

«А ты, мой ангел во плоти…»

А ты, мой ангел во плоти,

еще за то меня прости,

что я тебя — земную —

небесной именую.

Нельзя ж пред женщиною ведь

безжалостно благоговеть,

а ангелов тревожных

жалеть никак не можно.

Я не приду к тебе домой —

душа твоя и так со мной:

таит проникновенье

такое отдаленье.

А если не простишь, пойму,

что ты осталась в том дому

у окружной дороги,

где зимы-недотроги.

«Я женщину эту люблю, как всегда…»

Я женщину эту люблю, как всегда.

Она же, как прежде, как встарь, молода,

хоть смотрит больнее, хоть помнит о том,

что я ей шептал зацелованным ртом.

Я женщину эту люблю, как всегда,