Времена и люди. Разговор с другом - [82]

Седой майор бросил наушники и, видимо, хотел выскочить из окопчика, но тут увидел Шаврова:

— Товарищ генерал-лейтенант…

Шавров нетерпеливо перебил его:

— Вы слышали, что приказал командир полка?

— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.

— Повторите!

— Действовать смело, уничтожать «противника», продвинуться в глубину и овладеть третьей траншеей.

— Идите выполняйте, — сказал Шавров. — Стойте. — Он шагнул к майору, притянул его к себе и крепко пожал ему руку.

И все учение, и потом, на разборе, и позже, когда вместе с Маричевым возвращался домой, он все время вспоминал эти слова. То первое умиление, которое Шавров почувствовал в тесном окопчике, где, с трудом помещались трое — он, седой майор и радист, это первое умиление давно прошло, и теперь он испытывал чувство куда более сложное.

Домой, в штаб корпуса, Шавров и Маричев вернулись поздно ночью. Маричев выглядел очень усталым. Глаза совсем запали, и он время от времени проводил рукой по отяжелевшим векам. Шавров, напротив, держался бодро, и никак нельзя было сказать, что он почти три ночи не спал.

Шавров медлил прощаться, и Маричев чувствовал, что ему хочется говорить.

— Вы ведь еще, кажется, живете по-холостяцки, может быть, зайдем ко мне, вместе поужинаем?

— Я с удовольствием.

«Да он в самом деле двужильный, — думал Маричев, подымаясь по лестнице за Шавровым. — Однако моментом этим стоит воспользоваться, рассказать о разговоре с Ветлугиным. После всего, что он видел у Северова, душа у него раскрыта. Не зря же он так хвалил Северова и благодарил. Нет, не зря…»

Но Маричеву не пришлось самому начинать этот разговор. Едва они вошли в кабинет, как Шавров сел за письменный стол и, видимо забыв о своем обещании накормить Маричева, спросил:

— Ваше мнение о работе майора Федорова? Успели прочесть?

— Успел, товарищ генерал. Мнение мое самое положительное. И я считаю по меньшей мере неправильным сковывать полезную инициативу офицера. Застыть на месте, сейчас, когда все движется и растет, когда не сегодня завтра мы получим новое, еще более совершенное оружие… это ли не преступление!

— Я тоже так думаю. Вот послушайте, несколько строчек в редакцию: «Посылаю вам статью майора Федорова. Она далеко еще не совершенна. В ней есть и кое-какие конкретные неточности. Но в целом она правильно критикует операцию по прорыву немецкой оборонительной линии, в которой участвовал наш корпус. Это, конечно, менее приятно читать, чем похвалы, но зато более полезно».

— Совершенно согласен с вами, товарищ генерал-лейтенант, — сказал Маричев. — Под этими вашими словами подпишется любой человек, которому дорога наша армия!

— Что же касается Бельского, — продолжал Шавров. — Что же касается Бельского… — продолжал он, как-то странно выговаривая фамилию. — Что касается Бель…

Маричев успел подбежать к нему, но было поздно. Шавров разом рухнул, стол задержал его, а то бы он упал на пол. Вдруг хлынула кровь и полилась по столу. Маричев схватил Шаврова за плечи. Кровь с новой силой хлынула у него из ушей. Маричев что-то крикнул, прибежал дежурный адъютант. Шаврова усадили в кресло, кто-то побежал за врачом. Но это было уже ни к чему. Шавров был мертв.

8

Иван Алексеевич вернулся с учения во втором часу ночи, а в семь утра снова был на ногах. Но и эти несколько часов он спал тревожно, боясь опоздать к Шаврову.

Тамара тоже почти не спала, все к чему-то прислушивалась, все чего-то ждала. Она привыкла за последнее время к тому, что Иван Алексеевич с ней не откровенен, и с каждым днем все больше и больше убеждалась, что у него как бы две жизни — одна здесь, дома, другая — там, на службе. И та, другая, ее не касается, или, вернее, не должна касаться.

Но как бы там ни было, а Иван Алексеевич спал обычно очень крепко и во сне улыбался, независимо ни от каких дневных переживаний. В эту же ночь он так маялся, что Тамара утром спросила, не болен ли он.

— Нет, все в порядке, — сказал Иван Алексеевич. — Спи, пожалуйста.

Но Тамара не могла заснуть и молча смотрела, как Иван Алексеевич возится с завтраком.

— Меня вызвал командир корпуса, — объяснил он жене.

— Шавров?

— Да.

— А зачем он тебя вызвал?

— Не знаю, Томочка.

— Правда, не знаешь?

— Ну конечно, правда… Наверно, по поводу моей статьи.

Она соскочила с кровати, накинула халатик и села рядом:

— Командир корпуса!

— Да, Томочка…

От нее пахло домашним теплом, здоровым телом, согревшимся от сна. Иван Алексеевич обнял ее.

— Не надо, не надо, — сказала Тамара.

— Почему не надо? — спросил он обиженно.

Она ничего не ответила, запахнула халатик, открыла штору. Начинался рассвет.

Едва Иван Алексеевич затворил за собой дверь, как Тамара бросилась к окну. «Обернется или не обернется… обернется или не обернется?..»

Ивану Алексеевичу некогда было оборачиваться. «Все будет хорошо», — сказал он жене, но он был в этом далеко не уверен. В самых трудных положениях Иван Алексеевич всегда надеялся на лучшее — так было осенью сорок первого, когда он скитался по болотам в поисках своей дивизии, так было и в госпитале, когда врачи, считая, что он без сознания, при нем говорили, что он не выживет, а он все слышал и думал: «Выживу, обязательно выживу».