Времена и люди. Разговор с другом - [25]

— «Неприятности»… Так! Откуда же ты знаешь?

— Как откуда? Все говорят: Людмила Ивановна, Зоя Лебедева, Калистратова.

— Вот как, «дамская почта»! — Иван Алексеевич покачал головой. — Еще о чем тебе доложили?

— Я знаю, что генерал тобой недоволен, говорят, что он…

— Генерал? — переспросил Иван Алексеевич. — Ошибаешься. Командир дивизии совершенно мною доволен.

Но в эту минуту у Ивана Алексеевича был такой мрачный вид, что Тамара могла понять эти слова только как напрасную ложь. Так она и поняла.

— Ты мне должен сказать всю правду!

— А я тебе правду и говорю: сегодня на разборе Бельский привел в пример меня как растущего, инициативного, волевого и всякого другого офицера…

— Но если это правда, почему ты рассказываешь об этом таким тоном?

— Вот прекрасно! Теперь тебе не нравится мой тон. Я тебе говорю, что не далее как сегодня на разборе учений… Ты ведь знаешь, что такое разбор учений?

— Знаю, конечно. Ты меня совсем за дуру считаешь.

— Тамара!

— Да, да, Тамара. Уже двадцать один год Тамара.

Она закрыла лицо руками и заплакала.

Иван Алексеевич, как и все сильные люди, при виде слез терялся. Сначала он стал утешать жену, отчего ее слезы только усилились, потом, рассердившись, сказал, что, если она может плакать, едва увидев мужа, значит, она его не любит. Так он и сказал: «Не любит». А она-то считала, что у нее сердце разрывается от любви.

Затем он взялся за самое негодное оружие — начал доказывать логически, что плакать бессмысленно, что слезами делу не поможешь, и этим возбудил новые подозрения.

— Ладно, — сказал Иван Алексеевич, — я расскажу тебе все, как было.

Тамара сразу же вытерла слезы и прислушалась. Лицо ее выражало живое нетерпение.

— Ну вот, послушай… — начал Иван Алексеевич и остановился.

С чего же начать? С понедельника, когда Бельский так грубо оборвал все, что было ими сделано? Но для того, чтобы ей понять, надо было знать, каких трудов все это стоило. А ведь он ни о чем никогда Тамаре не рассказывал.

«Ну а как я мог рассказывать? — мысленно сердился Иван Алексеевич. — Эта наука не для жен, да и, наконец, существует же военная тайна». Но разве для того, чтобы понять, сколько трудов потрачено там, в лагере, и сколько пережито волнений и надежд, разве для этого надо было изучать военную науку? Все эти вопросы разом стали перед Иваном Алексеевичем, и, едва начав, он сразу же замолчал.

— Понимаешь, Томочка…

Она сидела напротив него на маленьком диване, который был первым их хозяйственным приобретением, и сосредоточенно смотрела на мужа.

— Понимаешь, Томочка… Ты должна понять… В сущности, Томочка, ничего особенного не произошло.

И пока Иван Алексеевич тянул в этом духе, он ненавидел и себя, и свою искательную улыбку и то принимался ходить по комнате, то снова усаживался на диван. Наконец он все-таки добрался до дела, то есть до разбора учений, и повторил все то лестное для него, что сказал Бельский, и даже упомянул, что командир дивизии поблагодарил Камышина.

— Значит, все это действительно бабьи разговоры и ничего больше? — радостно воскликнула Тамара. — А я-то, дура, всему поверила…

— Чему ты поверила? — переспросил Иван Алексеевич.

— Да что все у тебя плохо и что генерал… Когда ты начал, я думала, что ты просто хочешь меня успокоить. А еще Зоя говорила: «С таким характером, как у твоего Поддубного…» Какая вредная! Ой, смотри, снова чайник кипит!

— Подожди, подожди, — сказал Иван Алексеевич. — Мне кажется, что ты ничего не поняла…

— Все поняла, все. Поняла, что ты умник и что я тебя за это поцелую в носик.

— Подожди, подожди, — снова сказал Иван Алексеевич, отстраняя от себя Тамару. — Ты, собственно, хвалишь меня за то же, за что хвалил меня Бельский.

— Я хвалю тебя за то, что ты мой умник. А вот за то, что ты меня сравниваешь…

Но Ивану Алексеевичу сейчас было вовсе не до шуток.

— Я тебя не сравниваю, но повторяю, что ты ничего не поняла. Все эти похвалы — все это игра, все фальшь, все для того, чтобы потом доложить Шаврову! — крикнул он, забывая, что как раз именно этого не стоило говорить жене.

— Не кричи, пожалуйста, — сказала Тамара. — Все кругом спят.

— Я не кричу. Просто я целый час толкую тебе о том, что меня мучает, а ты не можешь понять. Ведь дело-то не сделано. Меня хвалят не за то, что я сделал, а за то, что я этого не сделал…

— Совсем запутался, — сказала Тамара, — и хватит! Ешь, пожалуйста, все остыло, снова надо чай ставить.

— Не надо чая, ничего не надо, — горячился Иван Алексеевич.

— Не хочешь чая, ложись спать!

— И спать я не хочу. Какой там сон! Как ты можешь даже думать о сне!

— Ты просто неблагодарный человек, — сказала Тамара. — Ждала его целую неделю, мучилась, а он…

Это была их первая ссора. Иван Алексеевич, так и не дотронувшись до ужина, не раздеваясь, лег на диван и покрылся шинелью. Оба не спали.

Он чувствовал себя оскорбленным: не нашел поддержки дома, остался непонятым. Но разве он нуждался в поддержке Тамары? Не поддержки он искал, а утешения, а это разные вещи. Утешения он мог получить с избытком…

Сейчас он упрекал себя, что затеял весь этот разговор, стал объяснять «специальные» вопросы, самое лучшее было просто промолчать или отшутиться.