Времена и люди. Разговор с другом - [23]

— Ого, старичок!.. — заметил Кирпичников и сделал длительную паузу. Как ни подготовлял себя к этим паузам Балычев, но тут он почувствовал себя неловко, — Ну, вас демобилизация непременно захватит, — услышал наконец Балычев. — Столько прослужить, можно и отдохнуть…

— Ничего, товарищ подполковник, — успокоил его Балычев, — я чувствую себя бодро.

— Да уж слишком бодро! Каких дел натворили… На всю дивизию прославились! Генерал очень недоволен, — подчеркнул он, давая понять, что хорошо осведомлен о настроении Бельского. — Вам следует приложить немало усилий, чтобы смыть с полка это пятно.

— Разрешите доложить, — сказал Балычев, стараясь держать себя как можно спокойнее. — Приказ командира дивизии выполняется, полк подготовлен к выполнению поставленной перед ним задачи, что же касается «пятна», то полк наш никаких «пятен» не имеет.

Кирпичников долго молчал.

— Это не мои слова, — сказал он наконец, как-то нарочито вяло.

— Чьи бы ни были, товарищ подполковник. Полк никаких «пятен» не имел и не имеет, — повторил Балычев.

— «Не имел» — об этом я судить не могу, — раздраженно сказал Кирпичников. — Об этом может судить полковник Ветлугин… — он сделал паузу, — в данный момент находящийся на излечении в госпитале.

После этого Кирпичников произнес похвальное слово в адрес находящегося на излечении начальника политотдела полковника Ветлугина. Но чем больше он хвалил Ветлугина, тем меньше Балычев ему верил.

— Прошу вас, товарищ подполковник, прочесть мое донесение, — сказал Балычев.

— Ну, разумеется, — буркнул Кирпичников, пряча бумаги в стол. — А это можете забрать. — Он отделил чертежи от донесения и протянул их Балычеву.

Из всего разговора Балычев рассказал Ивану Алексеевичу и Жолудеву только то, что он заверил политотдел в готовности полка выполнить стоящую перед ним задачу.

— Так что не подведите… И не хмурься, Иван. И себе плохо делаешь, и людям.

— Мне уж об этом Жолудев толковал. Но откровенно скажу: невеселая у меня от этого дня памятка останется.

— А я тебе и не советую камаринскую плясать, — сказал Балычев. — Продолжай работать, доказывай свое. Это законное право офицера и коммуниста. И право и обязанность. Впереди теоретическая конференция. Подготовь выступление. Подумай как следует… И еще вот что, по-моему: не пожалей времени, возьмись за перо, сделай настоящую работу — напиши о Новинске…

— Что вы, товарищ подполковник, какой из меня писатель!

— Товарищ подполковник прав, трижды прав, — горячо вмешался Жолудев. — А что, в самом деле? Не боги горшки обжигают.

— Ну что, сдаешься? — спросил Балычев.

— Сдаюсь. Не уверен, что из этого получится, но… но сдаюсь. Попробую, товарищ подполковник. Обещаю.

— Добьешься. Я в тебя верю.

На следующее утро Иван Алексеевич проснулся с ощущением чего-то нового в своей жизни. Все вокруг было как всегда — яркое и пестрое сентябрьское утро, красные стволы сосен и голос старшины роты, бойкий и даже немного развязный. И Жолудев, как всегда, внимательно слушал людей, и люди работали, как всегда, много и упорно (оборудование новых позиций сильно подвинулось за эти сутки) — все было таким же, как и всегда, но все уже было другим. Он почти физически ощущал на своих плечах дело, которое еще недавно было только его обычной работой.

«Развенчанный король? — вспоминал Иван Алексеевич. — Нет, эта роль мне не подходит. Бороться за свое дело, драться за него. А такая возможность скоро представится, ведь после учений разбор, который, наверное, будет делать командир дивизии».

Но все произошло иначе, чем он себе рисовал. Никакого «разноса» на разборе учений не последовало. Бельский был в отличном настроении, и все повеселели. Даже Камышин, который всегда тушевался при нем, приободрился.

Бельский положительно оценил действия полка на учении. Особенно остановился он на действиях первого батальона. Иван Алексеевич слушал и ушам своим не верил. Самые щедрые эпитеты — умело, слаженно, мужественно — относились к нему.

Он вопросительно взглянул на Балычева. Тот сосредоточенно записывал речь командира дивизии, и лицо его ничего не выражало, кроме предельной сосредоточенности.

— Особенно следует отметить, что командир первого батальона, допустивший серьезный промах в выборе позиций, быстро усвоил мои указания, — сказал Бельский. — Майор Федоров сумел в кратчайший срок, учитывая опыт войны, оборудовать новые позиции, это дало ему возможность действовать во время атаки смело, находчиво, инициативно.

«Но я должен сказать… — растерянно думал Иван Алексеевич, — сказать, что я… Но что́ я должен сказать?!» — спрашивал он себя, слушая хвалебный перезвон.

— Вы разрешите, товарищ генерал? — спросил Балычев, оторвавшись от своих записей. — На мой взгляд, товарищ генерал, потери были значительны, между тем они могли быть меньше, если бы…

— То-то мне Кирпичников докладывал, что у тебя замполит в строевые просится, — перебил его Бельский, обращаясь к Камышину. — Успокойте ваши нервы, товарищ Балычев. Война есть война, без потерь войны не бывает. Льется кровушка, ничего не поделаешь. Что, Федоров, неправда? Тебе, кажется, это хорошо известно?

Иван Алексеевич встал и что-то пробормотал. Ему было мучительно стыдно. Бельский, который в другое время наверняка спросил бы: «Чего вы там жуете?», не сделал Ивану Алексеевичу никакого замечания.