Времена и люди - [68]

А может быть, он ошибается? Может быть, люди и сегодня такие же, какими они были вчера и позавчера? И не так уж черно вокруг, просто надо учитывать время, в которое живешь…

Мысли несутся одна за другой. Это, наверное, от старости, набросившейся на него неожиданно, вдруг, без подготовки. И из-за избытка времени, с которым он просто не знает, что делать.

Солнце коснулось Огражденского хребта. Лысое темя Желтого Мела потемнело, и на долину стали наползать привычные для югнечан синие предвечерние сумерки.

Лучины, словно белые перья, продолжали вылетать из-под острия топора, и чем больше сгущались сумерки, тем стремительнее.

III

— Видал завихрушку над Огражденом? Ни туман тебе, ни облако. Это к перемене, — встретила его Славка у порога.

Нет, ничего он не заметил. Но к полуночи действительно повалил снег, земля побелела, и ночь раньше обычного перешла в день. Печные трубы задымили тоже раньше. Тени от дымов легли на чистый белый покров, словно огромные, черные грибы.

…Он опять провалялся в постели все утро и поднялся, лишь когда облака оттянулись к горам, открыв синий купол неба над Югне, и лучи солнца заиграли в молодых кристалликах запоздалого аистиного снега.

По календарю еще не время, но весна у них всегда торопится. Вот и сегодня, вроде бы настоящая зима, но к полудню начнет припекать, осядет снежный покров, тут-там раздвинется и появятся черные проталины.

Он безразлично наблюдал за едва заметной глазу переменой цвета, за переходом белого в черное; неожиданно пришло в голову наведаться в теплицы: и жене угодит — все гонит его с народом пообщаться, — и прогуляется. Но отправился он не по большой дороге, ведущей прямо к Желтому Мелу, где встретятся и машины, и люди, а по тропке через кладбище, через старый виноградник, через миндальную рощицу. Возможно ли было такое раньше — сторониться своих югнечан? Возможно ли это для человека, которому валятся на голову триста забот каждый божий день?! Теперь вот не триста забот — триста хвороб.

Пусто вокруг, глухо. Тропка еще не затоптана, только кое-где на снегу следы куропаток да около боярышника отпечатки лапок черного дрозда-одиночки.

Он шел медленно, вбирая в себя красоту притихшей природы, и его все больше охватывала жалость: уже сегодня от этой радующей душу белизны ничегошеньки не останется. После солнца, после теплого дня примчится южняк и сметет последние островки чистоты, которые сумеют удержаться до вечера.

Железобетонные столбы будущих теплиц он увидел издали — один, два, три… шесть. И котельную — чуть в стороне, с торчащей вверх серой трубой, единственной высокой трубой в Югне. В нем невольно проснулся бывший председатель, и ноги сами понесли его к стройке. Сапоги проваливались в подтаявшую на склоне, смешанную с мокрым снегом землю, и грязь, шипя, как пена, расступалась. Чем ближе он подходил, тем становился беспокойнее, тем сильнее билось сердце. Вдруг он замер, будто кто-то скомандовал ему «Стой!»: между штабелями строительных материалов блеснул стеклами управленческий джип, а рядом замаячила костлявая, чуть сгорбленная фигура Тодора Сивриева. Назад? Нет, он свернет к римской бане. Снизу его, наверное, уже заметили, скажут, испугался Сивриева, а так кому какое дело, куда он шел — к теплицам или к бане. Окружной путь его самого позабавил. А почему он, собственно, должен спешить домой?

Снова под ногами захрустел снег — тонкий, непрочный, аистиный. А за Струмой — в Моравке, в Водилцах — еще настоящая зима. Вон те черно-белые шапки — сосны, коричнево-белые — дубы и буки. Домишки — по два, по три, а то и по десять-двадцать — еле проглядываются под тяжелыми снежными клобуками, редко над каким вьется синяя ниточка дыма.

Грустно подумалось, что большинство из них — пустые, заброшенные, и всплыла давнишняя мечта: поселиться в горах, встречать поутру солнце, а днем будет синеть над головой бескрайний простор. Сколько он себя помнит, мечтал видеть над головой огромное, высокое, без конца и края небо, а вся жизнь прошла под сплющенным, как тыквенное семечко, югненским небосклоном.

А что? Взять и решиться? Хоть последние годы пожить рядом с землей, травой, деревьями. Югне тоже село, но все в нем какое-то полугородское: и дома, и дворы, и улицы. Даже земля пахнет чаще нефтью, минеральными удобрениями, чем прелой листвой и обыкновенной пылью. Сейчас самое подходящее время, сказал он сам себе, походить по округе и подыскать то, что хочется. Что ему хочется, он знал, и был уверен, что найдет.

Дома он начал издалека, старательно сводя свое желание отправиться в горы к тому, что ему нечего делать. Славка слушала его, склонив голову набок, и посмеивалась.

— Ты не одобряешь?

— Почему не одобряю? Не понимаю только, чего это ты взялся мне сказки рассказывать, будто я и не знаю ничего о мечте твоей давнишней?

— Значит, одобряешь?

— Да иди, бога ради. Все лучше, чем дома куковать.

— Видишь ли, я могу не управиться за один день… Придется заночевать у кого-нибудь…

— Ну что там, одна-то ночь, — прервала она его с какой-то игривой ноткой в голосе, — не молодожены, а? Завтра думаешь отправиться?

— Да.

На следующее утро, едва дождавшись зари, он надел свои самые крепкие ботинки, закинул на спину рюкзак, собранный с вечера, и отправился на Моравку.