Времена и люди - [69]

Вернулся он на второй день — унылый, уставший. Ни разговаривать, ни стоять, ни сидеть не было сил, хотелось одного: лечь, вытянуться и закрыть глаза. Хорошо, что жена не из тех, кто любит копаться в душе, лезть с расспросами. Только после ужина она сказала, что заходил Филипп, хотел посоветоваться с ним. И опять ни слова про то, где был, что видел.

Заходил посоветоваться… Первая стычка с новоявленным председателем произошла из-за стелющихся помидоров, не требующих никакой подвязки к колышкам. Филипп пожаловался на Сивриева: медлит с решением: ни «да», ни «нет», а ждать уже нельзя, нужно готовить землю. Он с парнем прямо к Сивриеву, а тот даже не изволил выслушать. Перво-наперво выставил Филиппа, а когда остались вдвоем, унизил и его: «Ты пенсионер, ну и отдыхай, не суйся в дела хозяйства. Теперь председатель я». Подавленный, с посеревшим лицом уходил он из кабинета, того кабинета, где прошли самые счастливые годы его жизни. Впервые говорили с ним так и таким тоном. С тех пор Филипп к нему не обращался: понял, как обстоят теперь дела.

Кто-то постучал в калитку.

— Опять, видно, Филипп.

Он, торопясь, зашлепал прямо по лужам, но уже с середины двора увидел сквозь редкий забор деда Драгана.

— Стыд и срам, конечно. Ты уж прости. Просто так навестить — нас нету, а что случись — к тебе бежим, — зарядил старик, хватаясь дрожащими пальцами то за одну, то за другую доску забора.

— Раз пришел, говори.

— Это сын, Илия, надоумил. Вздумалось ему, что коли он женился, то надо иметь еще участок. Дескать, уже две семьи получается. И моя семья, то есть я, остается без участка. Вот и послал меня добиваться прав по закону.

— А сам-то он чего не идет своих прав добиваться? Ишь, тебя послал. По закону ты глава семьи, и участок, помнится, за тобой записан.

— Ну да!

— Допустим, дадут тебе участок; кто обрабатывать будет? Ты?

— Мне, бай Тишо, один аршин в ширину, два в длину и столько же в глубину…

— Чего ж ты тогда пляшешь под его дудку?

— Чего? Мира в доме нет.

— Если так, иди к Сивриеву. Теперь от него все зависит.

— Ходил. Как отрезал. — Старик переступил с ноги на ногу, зачавкала мокрая земля. — Я тебе признаюсь: стыдоба! Людей стыдно. И хожу-то только из-за сношеньки своей, из-за Таски. Ведь только еще вошла в дом наш, думал, может, хоть с ней мирно заживем, а тут опять скандал: давай участок!.. Можешь — помоги, нет… — Дед Драган обреченно махнул рукой и побрел, не выбирая дороги, прямо по грязи.

Он провожал деда Драгана взглядом, пока тот не завернул за угол, и только тогда закрыл калитку. Вот отправил человека — ничем не помог, ничем не утишил его боль. И так будет впредь. Будут идти к нему люди, те, которые считают, что он еще что-то значит, а он уже не в состоянии хоть мало-мальски помочь. А может быть, и это еще не все, не дай бог дожить до самого страшного: видеть неправду и несправедливость, но не иметь возможности выступить против них… Выпускает человек из рук бразды правления и — теряет, теряет не только силу власти, но и волю, разум, потому что они единое целое. Дней пять назад ходил к Маряну Генкову спросить, откуда Сивриев взял деньги на строительство моравской дороги. «Не знаю», — признался тот. «Большие работы: машины, материалы, люди. Это деньги. Откуда взял? В плане их не было». — «Не знаю. Не было речи об этом». Что же за секретарь партбюро, который стоит в стороне от такого большого дела и все отдал в руки Сивриева?

От Маряна, вместо того чтобы идти через железнодорожную линию — этим путем до дома несколько минут, — он пошел в обход через переезд: куда-то надо ведь деть время. У переезда и повстречался с Ангелом.

— Ангел, хочу тебя кое о чем спросить.

— Все, что знаю, бай Тишо…

— Не знаешь случайно, откуда Сивриев взял или собирается взять деньги на моравскую дорогу?

— Знаю, но шеф запретил трепаться. Служебная тайна.

— От меня-то какие тайны?

— На прошлой неделе как раз ругал… за такие вот разговоры. Но тебе как отказать? Слышал в машине: приказал бухгалтеру срезать с социально-культурного фонда. Так и сказал: «Срежь».

— Как же так? Ведь ничего общего… Планировали детский сад, помощь одиноким старикам, экскурсии…

— Считай, что я тебе ничего не говорил. Без куска хлеба останусь. Обещай!

Он обещал и, пока шел вдоль высокой насыпи железнодорожной линии, мысленно возвращался к разговору с Маряном Генковым. Как спокойно он ответил, что ничего не знает, «не было речи». Разве партийный секретарь может спокойно смотреть, как у него на глазах разворовывают фонд, предназначенный для улучшения жизни членов кооператива и их семей? Сердце разболелось от самоуправства Сивриева. А ведь, поди, считает, что махинации вершит во имя народа! Но что он, пенсионер, может сделать? Собственное бессилие страшнее всего. Оно унизительно, постыдно, чувствуешь себя полным ничтожеством!

По долине с юга промчался теплый ветерок. Черная крона яблони, растущей посреди двора, встрепенулась. Он остановился под ней, вдыхая запах оттаивающей коры и вслушиваясь в таинственное перешептывание ее ветвей с первым порывом южняка. Взгляд его опустился по стволу вниз, туда, где выпирают из земли корни. Подумал, что дерево тоже несет в себе старость и смерть и однажды, может быть скоро, набросятся на него «триста хвороб». А может, не скоро? Будто кто подтолкнул изнутри: проверь! Он ухватился за ближайшую ветку, потянул ее вниз и, когда почувствовал упорное сопротивление, разом разжал пальцы. Ветка рванулась вверх и, с веселым треском ударившись о соседок, разбудила их. Ничего, ничего… Их яблонька, хотя и не юная, сохраняет прежнюю молодость и силу. Это вдохнуло в него некую тайную надежду, и, чтобы укрепиться в ней, он с мальчишеским любопытством принялся дергать ветки одну за другой. Дерево зашумело, засвистело, как перед бурей.