Времена и люди - [2]
И как отзвук на эти его мысли раздается голос бай Тишо:
— Холмишки-то тут, конечно, не очень, однако есть и неплохие участки.
— На них что выращивают? Табак?
— И табак, и зерновые. В основном рожь. А сельцо все ж таки заслуживает свое имечко! Особенно когда зазеленеет, когда цветы полевые распустятся — сорняки там да душица всяческая…
У Сивриева нет времени любоваться красотами окрестного ландшафта, но по пути он все же заглядывает в несколько сельских дворов. Там сушат и хранят табак. Поняв, что именно в этот день моравская бригада сдает последнюю партию, а бригадир пока еще на приемном пункте, он торопит спутника в обратный путь.
Их отправляют на лошадях, малорослых, с короткими толстыми шеями и буйными гривами — местная балканская порода.
— Ты не гляди, что они вроде бы так себе, никакие, — словно оправдывается бай Тишо, трясясь всем своим грузным телом на спине коренастой гнедой кобылки. — По крутым склонам они — ну точно дикие козы! Такого конька пустишь — и уж не мешай больше: и обманное место перешагнет, и склизкую траву минует. А эти породистые — им и невдомек, что такое подъем, а что спуск, дуют себе напрямки. И на первом же взгорке — язык вон! Точно как у горожан на экскурсии…
На третьем километре они пересаживаются в свой джип, а моравчанин, провожавший их, привязывает лошадок друг за другом, садится верхом на первую и трусит обратно, наверх.
Бригадира на приемном пункте они не застали, но эксперт там, и Сивриев входит к нему.
Сначала он думает только узнать приблизительную цену проданного Моравкой табака, но, пока роется в бумагах, наталкивается на нечто такое, что сразу же приводит его к главному вопросу земледелия — районированию культур. Если расчеты подтвердят его предположения, работы будет уйма. Поэтому он спешит поскорее закончить здесь, пойти в дом приезжих, где временно остановился, и попытаться осмыслить то, что все еще вызывает его сомнения.
Утром, невыспавшийся, с подпухшими глазами, Тодор Сивриев спускается из своего обиталища на четвертом этаже и просит председателя дать ему кого-нибудь на подмогу. Потом он закрывается в комнате и не показывается несколько дней, точно отшельник.
Бай Тишо, проходя на цыпочках мимо его двери, внимательно слушает рассказы секретарши, Таски. А плановичка и главбух не могут толком работать, ибо является Таска и то и дело, стоя у них над душой, требует: «Главный агроном просит…», «Главный агроном сказал…» И сперва она, а за ней и другие начинают называть его для краткости Главным, и так — до конца недели, когда впервые Сивриев предстает перед правлением — теперь уже для всех просто Главный. Бай Тишо знакомит его со всеми и, поскольку предварительно повестка дня не объявлялась, дает ему слово.
Сивриев закуривает. Ровным глуховатым голосом заводит речь о том, что не согласен с существующими методами руководства хозяйством.
— Везде какая-то раздробленность, разъединенность. Каждая бригада выращивает всего понемножку. Неужто это — современное социалистическое предприятие? Возьмем табак, основную культуру. Каждому двору — план. Да, но цена за килограмм табака из Моравки и Водилцев — один лев две стотинки при средней для хозяйства лев девяносто. А урожай — семьдесят килограммов при среднем для хозяйства сто тридцать. В то же время в Югне и Хиляднове, где отличные условия для этой культуры, засевается по шестьсот декаров овса и четыреста декаров картофеля. В иные времена и в иных местах такое хозяйство давно бы обанкротилось.
Достав новую сигарету, он долго мнет ее в пальцах, прежде чем закурить.
— Или возьмем рассаду табака, разбросанную по горам и долам…
— Табак у нас на семейном подряде, — вступает бай Тишо, словно бы оправдываясь. — Ежели собрать грядки в одну точку, бабам надо будет сколько времени на дорогу тратить… Я вижу, ты в расчетах силен, вот и посчитай, какова будет потеря времени. А так грядки у них под самым носом.
— Правление, — заканчивает Сивриев после двухчасового монотонного говорения, — обязано какие-то вещи решить немедленно. Предлагаю первое: перевести в Моравку и Водилцы овес и картофель. Второе: в Югне и в Верхнем Хиляднове выращивать преимущественно табак. Третье: рассаду сосредоточить в Верхнем Хиляднове и Ушаве на больших площадях, пригодных для машинной обработки. Вот так.
В наступившей тишине слышно едва уловимое потрескивание сигареты Главного. Затягиваясь, Сивриев обводит взглядом присутствующих. В конце стола, по диагонали от него, сидит моравский бригадир. Во взгляде его ясных глаз, во всем его облике горца — выражение согласия, которое сейчас особенно нужно Сивриеву. Наверное, этот табак и его порядком измучил. Главбух уткнулся глазами в скатерть. Он меньше всех, видно, доволен решением. Представители Ушавы и Хиляднова сидят, точно прячась друг за другом, лиц их Сивриев не видит: профиль — еще не весь человек. Прямо перед ним, на дальнем конце стола, — секретарь общинного комитета партии Нено Михайлов. Сивриев непрерывно чувствует на себе его убегающий, насмешливый взгляд (но, может, у него просто глаза косят?). Что означает его полуулыбка — доброжелательность, снисходительность или явную неприязнь?
