Времена и люди - [101]

— Да… велико наше хозяйство… А, товарищ председатель? Пожалуй, самое большое в округе, а может, и в целой Болгарии.

Этот флегматичный на вид, простоватый парень, как щенок, ходит за ним по пятам и словно улавливает его мысли. А может, он сам стал проще, и не так уж сложно разгадать, о чем он думает. Каждодневное напряжение, необходимость думать и действовать в обстановке постоянного противоборства иногда выматывали силы настолько, что наступала пауза расслабленности, нечто вроде запоя у алкоголиков. Он старался не поддаваться таким настроениям и менее всего хотел, чтобы подобное его состояние замечали другие, ибо оно делало его мягким, сентиментальным, кулак разжимался, воля ослабевала, и он ощущал, что теряет власть и над людьми, и над своими поступками. Почувствовав в себе острое желание покоя, он, пытаясь избавиться от этого состояния, взялся за дверцу машины:

— Поехали!

Джип натужно ревел на крутых подъемах, им часто приходилось вылезать и стаскивать с полотна будущей дороги то дерево, то камень, словно нарочно наваленные, чтобы воспрепятствовать проезду машин по незаконченной трассе.

Они свернули у школы и через полянку, вытоптанную до черноты, подъехали к одноэтажному магазину. В тот момент, когда пышущий жаром мотор взревел в последний раз и заглох, из магазина выбежали бригадир, продавец и несколько старух.

— Чтоб камнями не разбило, чтоб дождями не размыло, — зачастила одна из женщин, размахивая над головой черной шалью, как знаменем.

Продавец сунул в руки каждому по бутылке и, закричав громогласно: «Ура!», трахнул бутылкой под колеса машины.

Бутылка разлетелась вдребезги, а содержимое зашипело, как перестоявшее тесто.

— Нельзя сказать, что пивцо свежее. Гляди-ка, одна пена, — с подковыркой констатировал шофер и, присев на корточки, стал подбирать осколки стекла перед шинами.

— Теперь вот и свежее пивко появится. Дорога — великое дело, — ответил продавец и достал из кармана бутылку для себя.

На этом, собственно, и закончилась церемония. Все разошлись по своим делам, и только тогда Тодор заметил огромный лозунг, растянутый на земле перед школой, чтобы высохла краска.

— Это что такое?

— Лозунг: «Через искусственное осеменение — к прогрессу!» Учитель нарисовал для пункта осеменения.

— И вы его там, в лесу, повесите? — Гнев боролся в нем со смехом и жалостью.

— Нет, не в лесу, — самым серьезным тоном начал объяснять бригадир. — На повороте повесим. Поставим буковые столбы и на них натянем. Издали будет видно, где пункт по осеменению.

— Ну и на что сдался пункту этот лозунг?

— Как на что? — удивился моравчанин. — Ростки социализма на селе…

— Да кто же это тебе сказал? И вообще, кто выдумал всю эту чушь?

— Бай Тишо. Был вчера здесь и велел повесить наглядную агитацию, а то, говорит, голо.

Бай Тишо! У него прямо-таки магнетическая власть над простым человеком. Крестьяне выполняют любое его «веление», даже не задумываясь, до какой глупости доходят. Вчера был здесь, сегодня — готово! Лозунг! Если бы он не «велел», до лозунга они не скоро додумались бы.

— Видишь ли, — Сивриев заставил себя говорить спокойно, — этот лозунг не стоит вешать ни в лесу, ни на дороге.

— Тогда повесим перед школой, у всех на виду будет.

Что тут, смеяться или плакать?

Они отправились пешком к одному из ближних картофельных полей. Пока шли, он думал о сохнущем перед школой лозунге и об ответах бригадира. Вот с такими людьми ему предстоит модернизировать скотоводство, вот один из будущих руководителей. Нет! Ничего не добьется ни он, ни руководимое им хозяйство. Жизнь быстро шагает вперед, каждый новый год не похож на предыдущий, а здешний его помощник (да и он ли один?) живет представлениями начала века. Нужно что-то предпринять, именно с людьми. Если он не в состоянии научить их мыслить по-новому, то нужно освобождаться от тех, которые не желают учиться. Ведь дикий анахронизм — тащиться по асфальтированному шоссе в телеге, когда мимо тебя мчатся автомобили с мощностью в семьдесят, девяносто и двести лошадиных сил.

Ослиную тропку, по которой они шли, без особого труда можно было бы превратить в достаточно твердую и широкую дорогу, и он, спросив бригадира: «Что делают люди зимой?» — и не дожидаясь ответа, строго сказал, что до весны тропку нужно расширить и укрепить так, чтобы по ней могли проезжать грузовые машины.

Звено отдыхало на краю поля, несколько человек, завидев начальство, поднялись. Старший из мужчин радушно пригласил:

— Садитесь и вы с нами, товарищ председатель. И ты, Стефан. Угощение не царское… но что бог послал.

Тодор кивнул: дескать, не беспокойтесь, а глаза торопливо пробежали по лицам. Беспокойство охватило его еще тогда, когда поднимались к полю: здесь ли она, увидит ли ее. Ее не было. Он понял это, еще не дойдя до звена, но, проверяя себя, обвел глазами женщин: все сидели, чинно поджав ноги.

— Спасибо тебе, товарищ председатель, — продолжал старик, — большое облегчение и радость… Я про дорогу говорю. Садитесь, однако, в ногах правды нет.

Тодор переступил с ноги на ногу. Пусто здесь без нее. Оставаться не было смысла. Заметив нетерпение, бригадир поспешил ответить: