Времена и люди - [102]

— Товарища Сивриева ждут внизу. Там будет сейчас открытие… Теплицы кончили строить.

— Если теплицы, так другое дело. Нас не забудьте, присылайте помидорчиков-то. Вчера бай Тишо здесь говорил, что дети в Югне будут теперь и зимой красные помидоры есть. Так я тебе скажу, товарищ председатель, что и у нас здесь тоже есть ребятишки. Хотя большинство старики, но и ребятишки есть. Так что не забывайте про нас.

На обратном пути оба молчали. У магазина, пожав бригадиру руку, он так же молча сел в машину.

Необкатанная, необустроенная дорога бежала по живописнейшей местности: они то погружались в зеленый сумрак молодой дубравы, то выскакивали на открытую солнечную поляну, светящуюся радостью под чистым, просторным небом, то ныряли в расщелину с отвесными стенами и бормочущим внизу тоненьким, как дым, ручейком, то взбирались на покрытую лишайником высотку, с которой открывался вид на просторную долину Струмы, простирающуюся на юг до самого горизонта. Пейзажи мелькали, как кинокадры, но он не видел их, потому что глаза его были устремлены внутрь самого себя. Хотелось разобраться, чего ради заспешил он сюда, когда в Югне столько работы. По пути на Моравку он увидел причину в неожиданно взыгравшем честолюбии, потом мелькнула мысль о подспудном желании расслабиться… Теперь же думал, что истинная причина — вчерашняя встреча.

Собственно, не встреча… Он вышел из машины, направился к калитке, но вспомнил, что сигареты кончаются, повернул к ресторану и тут увидел: Милена и Голубов! Стоят перед кондитерской и так заняты разговором, что ничего вокруг не замечают, словно они одни на всем белом свете. У него потемнело в глазах, мгновенно всплыла в памяти притча Илии о поляне, о жеребце, который топчет, топчет… Он круто повернулся, пошел к дому. Спал плохо, а наутро — решение: на Моравку! Да, поездка сюда обусловлена внутренним беспокойством, неуверенностью в себе, охватившими его после того, что он увидел перед кондитерской.

Ждал, что чужая жена внесет покой в душу? Не похоже ли это на бегство, подобное бегству из Хаскова два года назад? Искал выхода, спасения. Ночные бабочки летят на огонь. Знают они или не знают, что их ждет, но летят. Вот и он «полетел», а зачем? Интересовала ли его когда-нибудь, кроме той ночи, сноха деда Методия? Случайная встреча, к тому же Елена сама откровенно демонстрировала радость знакомства с ним и доступным ей способом одарила его тем, что он мог бы получить и от самой близкой ему женщины, от матери его сына. И все же та ночь не схожа ни с какой другой. Он помнит темно-фиолетовый мрак в сарае, шуршание сена, его запах. Наскоро подсушенная трава пахла так сильно, что были моменты, когда казалось, что задыхается… Да, он помнит все, хотя выпил перед этим немало. И помнит, как с долей стыда и долей злорадства говорил себе: с Миленой таких ночей не было. Похоже, что мгновения жизни более стойко отлагаются в памяти, чем ее каждодневное течение, с которым человек свыкается. В повседневности хорошее и не очень хорошее, плохое и не очень плохое настолько нивелируются, что и не различаешь их.

— Ангел!

— Да, товарищ председатель…

— Скажи, что тебе запомнилось в жизни больше всего? Такое, чтобы среди ночи поднять — сразу расскажешь, как было.

— Из детства все.

— А из взрослой жизни?

— Надо подумать.

— Подумай и скажи. Только честно.

Через несколько минут шофер повернул к нему свою огромную голову.

— Вспомнил. Говорите, честно? Но чур не смеяться надо мной.

— Естественно.

— Цыганочка одна, дочка лудильщика. Однажды на рассвете их табор появился перед воротами части. Я в тот день был разводящим. Между двумя сменами пошел поглядеть, как цыганка чистит котел, огромный, сроду такого не видал… Она влезла в него босая, на дне песок, и так по нему вытанцовывает, что юбка зонтом поднялась, а под ним — слов не хватает — ножки! Стройные, загорелые! Увидала меня, усмехнулась и еще быстрее бедрами завертела. Блузка не выдержала, расстегнулась, и грудки ее — наружу: тугие, как рожки у молодой телочки, прыгают вверх-вниз, вверх-вниз… Невозможно оторваться. Кончилась моя смена — опять в табор. Но ничего такого больше не видел. И не было с ней ничего, а будто полжизни в тех минутах…

Показалось село, и он велел Ангелу свернуть к теплицам.

Торжество уже началось, когда они подъехали. Тодор, приподнявшись на носках, оглядывал толпу, здесь ли Милена, когда подошел Марян Генков и недовольно зашептал, что долго не начинали, ждали его. «И зря», — отрезал он, снова вытянув шею. Наконец он увидел жену: стоит с Андрейчо с другого края толпы. Глаза их встретились, она кивнула.

Бай Тишо, выпятив грудь, уже ораторствовал на трибуне. Поза эта была ему совершенно несвойственна, и странно было видеть на нем тщательно отутюженный костюм и галстук. Было заметно, что он чувствует себя в парадном облачении неловко, неуверенно, даже голос его звучал натянуто. Очевидно поняв, что строгая официальность в данном случае излишня, он растянул узел галстука, расстегнул верхнюю пуговку воротничка рубашки и сразу стал обычным бай Тишо с румяным, юношески взволнованным лицом. Однако, хоть и взмахивал он по обыкновению рукой, чувствовалось, что ему не очень-то удобно на сегодняшней трибуне. Тодор, обходя толпу, видел, как, кончив речь, бай Тишо сошел вниз и как хлынувший к дверям теплиц людской поток обтекает его, словно статую.