Времена - [61]

И они стали как одно целое, душевно похожие, как согласные в их именах. Шлм = Шлм, святые буквы. Справа налево. Это ведь так по-еврейски. Ничего лишнего. Их имена – мир плюс полное счастье. Без гласных. Гласные расставляет жизнь.

Я так рад за них…

Мазл тов, молодожёны! Счастья вам!

Отдача

Вчера пришёл из клуба литераторов удручённый. Обижать не люблю, но и молчать не умею.

В перерыве подходит ко мне Виктор Иванович, человек уже пожилой, в прошлом – торговый работник, ныне поэт. Спрашивает:

– Саня, ты как думаешь, рифма дача – Маша хорошая?

– Да ты что? – отвечаю, – возьми дача – удача, отдача. Наконец, кляча.

Не выдержал и поругал. Отдача…

Позавчера ни с того ни с сего приснилась Валентина Антоновна. И сегодня тоже. Неспроста это. Ей сейчас лет за девяносто что ли? Померла должно быть. Смерть – как экстрасенс. Кому считает нужным, тому и сообщает. Потому, видимо, мне Валентина Антоновна и приснилась. А было так давно! Отдача, удача… Застряло в голове. Философский вопрос: была бы для меня тогдашняя отдача удачей? Нужна ли она мне была? Сомневаюсь. Во всяком случае, Валентина Антоновна свою роль тогда всё-таки сыграла…

1

В выпускном классе средней русской школы я решал кем мне стать. В первом варианте хотелось – писателем. Слесарем, столяром, сантехником – не мечтал. И напрасно. Был бы сантехником, жил бы припеваючи. Так считалось у нас в СССР. В классе я неожиданно для всех сделал доклад по творчеству М. В. Исаковского. Увлекаясь литературой, бегал в литобъединение при газете «Молодёжь Молдавии», а когда изучали А.С. Пушкина, мечтал о своём «Евгении Онегине». С тех далёких времён моего «творчества» запомнилось лишь одно четверостишие, посвящённое соседке по парте:

«Мы в жизнь войдём не лёгкою дорогою,

и беззаботного не ищем мы пути,

но если сердце захлестнёт тревогою,

то отдохнёшь ты на моей груди».

Остальные были ещё хуже и благополучно забылись. Собственно, моему решению посещать литературный кружок я обязан именно этому стихотворению, которое высоко оценил Валерка Друцэ, будущий известный сценарист, влюблённый в ту же одноклассницу. Но в кружке я потерпел фиаско. А дело было так. Я написал рассказ о тяжёлой судьбе многодетной пожилой женщины, которую избивал, причём при детях, контуженный на войне муж. Это была правда, я знал такую семью. Они жили через стенку. Но рассказ жестоко раскритиковали, мол, куда уж неоперённому девятикласснику вникать в сложные психологические переживания и муки простой советской женщины! Разобидевшись, я хлопнул дверью, и на этом моя писательская карьера завершилась. С Валентиной Антоновной я ещё знаком не был.

2

Вследствие крушения на литературном поприще во мне затеплилась надежда стать философом. Виновата была в этом не Валентина Антоновна, а «Диалектика природы» Энгельса, которую я прочитал от корки до корки в десятом классе, случайно обнаружив книгу в детской библиотеке. Фридрих победил, но это была мечта, осуществлять которую я стал много позже. Если считать по пальцам, то третья, а между ними переливалась всеми цветами радуги с криками «Браво!» и преподнесёнными букетами – вторая. Об этом позже.

Так вот о философии. Философом я тоже не стал, стал преподавателем философии. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Философы – это ведь редкость, а философия – тончайшие соки человеческой духовности. В ту или иную эпоху её творцов можно пересчитать по пальцам одной руки. Они встречаются ещё реже, чем гениальные поэты.

После окончания философского факультета меня каким-то чудом взяли на кафедру марксизма-ленинизма в Кишинёвский институт искусств, куда я приехал из Караганды, почти как из ссылки. Собственно, вуз был доброй старой консерваторией со всеми присущими ей особенностями, но разбавленный факультетом культурно-просветительной работы. Все отделения музыкальных дисциплин располагались в красивом старинном здании, построенном в начале 20 века. Здесь я в основном и обитал со своими лекциями и семинарами.

Культпросвет, сокращённо КПР, был совершенно иным миром в другом здании, казённом строении советского образца. Захаживал туда я редко, но однажды выполнял какое-то поручение и случайно встретил Валентину Антоновну. Она преподавала там вокал.

Как и всякий институт, этот тоже мог кое-чем гордиться. Например, певцами. Скажу лишь, что некоторых знает весь мир. А другие, возможно, и не столь знаменитые, но достаточно известные, были моими студентами. Однако именно с философией у вокалистов всегда туговато. Более бестолковых я не встречал, и мои конфликты с их преподавателями по специальности были, как правило, запрограммированы. Власти стремились выращивать национальные кадры, а поскольку Молдавия от природы музыкальна, то будущих певцов рекрутировали прямо из деревень. В институте белолицый и грузноватый профессор оперной подготовки Милю-тин, такой вальяжный, холёный русский барин, в узком кругу по поводу них, сознательно нарушая стиль речи, ворчал:

– Растут над собой.

И добавлял:

– Если они в 35 только поступают, а в 40 закончат, да ещё лет десять будут нарастать культурой, то когда и где солировать? Разве что перед ангелами?