Врата Войны - [8]

Ну, я им и выдал так, что мороз по коже. Пусть хотят — верят, хотят — нет, но ни одно мое слово не было враньем, я лишь чуть-чуть сгущал и разжижал краски на нужных мне местах. При этом я сразу заявил, что проверить мою информацию господа германские офицеры смогут, если отправятся вместе со мной обратно в 2018 год, к моему устройству для получения информации, и что сюда переместить его никак нельзя, ибо оно всего лишь конечный терминал огромной информационной сети, охватывающей весь мир.

Тогда же и там же.

Унтер-офицер вермахта Николас Шульц, он же Николай Максимович Шульц.

Честно скажу, господа, я сам не знаю, кто я такой — в смысле немец или русский. Отец мой, Максим Иванович Шульц, был офицером русского императорского флота и чудом избежал матросских бесчинств в марте семнадцатого года. Свидетельствую, что первую волну убийств офицеров инспирировали не большевики, которых тогда еще не было и в помине, а рвущиеся к власти либеральные политические говоруны. Я все отлично помню, потому что было мне тогда уже девять лет — вполне большой и все понимающий мальчик, а такой кошмар, какой творился тогда, не забыть и за всю жизнь.

После захвата власти большевиками и фактически роспуска ими Балтийского флота, чудом спасенного каперангом Щастным в тяжелейшем ледовом переходе из Гельсингфорса в Кронштадт, наша семья сначала бедствовала в Петрограде, перебиваясь с хлеба на воду. Потом, в девятнадцатом году, после того как от тифа умерла моя мать, отец со мной и младшей сестренкой через Финляндию и Швецию сумел перебраться в Германию, где у нас, как у всяких порядочных немцев, была какая-никакая родня.

Тогда я постарался забыть, что я русский и решил стать образцовым немцем. Закончил школу, отучился в Берлинском университете, получив диплом филолога (самый безопасный в политическом смысле), и тут грянул тридцать третий год… Хорошо хоть, что расовое происхождение нашей семьи было признанно безукоризненно арийским, и вся вакханалия, охватившая Германию при Гитлере, прошла мимо нашей семьи.

Потом, в тридцать пятом году, в Германии была восстановлена всеобщая воинская повинность, а в тридцать восьмом призвали в армию и меня. Была возможность, окончив краткосрочные офицерские курсы, пойти по разведывательной линии в абвер, но мне, хоть я и не любил большевиков, показалось мерзким шпионить против своей бывшей родины. В результате я попал в школу унтер-офицеров, а после ее окончания был зачислен в разведывательный батальон (в других армиях соединения такой численности называются ротами) 3-й танковой дивизии.

Нельзя сказать, что это была скучная служба. В марте тридцать девятого мы входили в Чехословакию и даже принимали участие в военном параде в Праге. В сентябре того же года восточнее города Брест-Литовского наша дивизия участвовала в окружении того, что раньше называлось Польшей, а в сороковом году наши танки огнем и гусеницами прошли через территории Нидерландов, Бельгии и Франции; и закончили мы ту войну западнее Парижа. Нельзя сказать, чтобы у меня были хоть какие-то переживания по поводу несчастных судеб поляков, голландцев, бельгийцев или французов. Во время Польской и Французской кампаний обе составляющие моей души находились в покое и полной гармонии, ибо и те, и другие, и третьи с четвертыми в свое время сильно провинились — как перед русскими, так и перед немцами.

Война на востоке была совсем иным делом. Все два месяца, пока она продолжалась, я старательно убеждал себя, что мы, немцы, воюем не против русского народа, а против мирового жидобольшевизма, который уже поработил Россию и теперь хочет подмять по свою пяту весь мир. Но чем дальше — тем быстрее эта иллюзия рассеивалась, и я все чаще и чаще убеждался в том, что мои кригскамрады пошли на эту войну исключительно ради обширных поместий со славянскими рабами, которые выжившим солдатам и офицерам вермахта будут давать после победы. Мне такое счастье и даром не нужно было. Наша семья никогда не числилась среди землевладельцев, и все мужчины нашего рода во время службы существовали на жалованье, а после — на инвалидный пенсион. Или пенсион по смерти главы семьи получали их вдовы и сироты. Короче, в голове моей нарастал раздрай — русская часть моей личности была готова с кулаками броситься на немецкую.

Не знаю, что со мной было бы дальше. Смерть в бою с большевиками теперь казалась мне достойным способом разрешить все противоречия, не совершая смертного греха самоубийства… И вот тут у нас на пути попалась эта дыра… этот проход между эпохами, который господин Тимофейцев называет порталом. Демократическая Россия, избавившаяся от большевизма и вернувшая себе трехцветный флаг и двуглавого орла, казалась мне чуть ли не воплощением идеального государственного устройства, но все портило то, что между этой Россией и Рейхом вот-вот должна будет вспыхнуть жестокая война на уничтожение — такая же свирепая и беспощадная, какая идет сейчас с русским большевизмом. И пусть в том мире с момента завершения этой войны прошло уже почти семьдесят три года, но русский народ до сих пор не простил нам, немцам, того похода за рабами. Единственным, кто победит в этой войне, будет большевистский тиран Сталин. В этом я полностью согласен с господином Тимофейцевым (пусть он и внушает мне отвращение своим безудержным почитанием всего европейского). Но большинству русских из будущего это бесполезно объяснять — для них этот жестокий и хитрый грузин является воплощением умного и прагматичного вождя.