Отель «Черная Дыра». Тарот. 14 января 2029 года, 8:35. Я видел себя сидящим в кресле с пистолетом в руках, в номере дешевой гостиницы. У меня не было будущего, ничего впереди. И все равно я был скован желанием увидеть ее – вопреки всему, что она сделала, сознавая всю невозможность этой встречи. Так я сидел в пустом отеле для дальнобойщиков на окраине Тарота и пытался понять, когда закончился гнев, когда иссякла его деятельная жажда и наступила вот эта мертвая тишина. И я стал вспоминать, задумчиво перекладывая пистолет из руки в руку, глядя в стену прямо перед собой.
* * *
Нью-Йорк, 2 января 2029 года, 7:27. Зорн еще спит. Через три минуты он проснется от звонка консьержа и пойдет в офис корпорации «Сома», где работает топ-менеджером. В отеле этого небоскреба прошлого века он живет немногим больше месяца. Выбрал его по интернет-справочнику, понравилось название: «Готический отель». Название отзывалось воспоминаниями, а само здание и в самом деле некогда было кафедральным собором. Люди любят помнить прошлое, хранят свои потери, лелеют и держат у самого сердца. Думают, что воспоминания – и есть они сами, их неповторимая личность. Но каждому из нас придется выпить из Леты, когда придет его время, и забыть прошлое, а значит, утратить и самого себя.
Дни шли за днями, задерживаясь в Нью-Йорке все дольше, Зорн понимал, что разумнее было бы снять квартиру. Но чем дольше он жил в Готическом отеле, тем труднее было решиться на переезд. Это был отель старого образца, и владелец очень гордился тем, что здесь, как в старые добрые времена, номер был просто номер. Здесь не сканировали мозг при заселении и не было болтающих между собой вещей. Отель словно пригласил его – тем приглашением, от которого не отказываются. Спрятал за решетками стрельчатых окон, за печатями каменных розеток и заговорами масонских знаков, то там, то тут как будто проявлявшихся над черными тисовыми дверьми. Когда он вошел сюда в первый раз, у него закружилась голова от запаха ладана, впитавшегося за века в стены, в пол, в самое сердце отеля. Ладан покорил его в десять лет на похоронах бабушки, которую он никогда раньше не видел. Он и в церкви до этого дня никогда не был. Зорн тогда спросил: так пахнет там, где теперь бабушка? Аромат страны мертвых.
Из узких окон внутрь просачивалось мало дневного света. И Зорн, после смерти Евы старательно избегавший солнца, очень ценил этот сырой полумрак, напоминавший ему истории Эдгара По. В шестнадцать он прочел их все за несколько дней, лежа на неудобной койке в психиатрической клинике. Профессор был в бешенстве, узнав, что его юному пациенту дали допуск к этой, как он кричал на персонал в своем кабинете, «невротичной литературе».
Книги По у Зорна забрали, а взамен всучили шахматы. Но он не унывал, рассказы По он к тому времени и так знал наизусть, а шахматы его внезапно увлекли. Днями напролет он разыгрывал партии со своим воображаемым другом Эдгаром. А с кем еще дружить юному безумцу, как не с сумасшедшим писателем-мертвецом? С братишкой Эдгаром он делился мыслями о жизни, больничными секретами и собственной семейной тайной. А тайна состояла в том, что приходящие в клинику раз в неделю родители, и юный Зорн был полностью в этом уверен, на самом деле были преступники-опекуны. Они садились на банкетку с покорными птичьими лицами, держа друг друга за руки, и задавали вопросы: «Что было сегодня на обед, дорогой? Где бы ты хотел провести каникулы, милый?» Эти дневные посещения превращали ночи Зорна в кошмары, когда он просыпался и кричал так, что будил весь этаж. Профессор, который надеялся на положительный эффект от свиданий с родственниками, на пятом приступе сдался и запретил их визиты.
Потом был суд по опеке и годы одинаковых дней в интернате, из которых нечего было и вспомнить. Пока он не попал в Организацию и не получил работу госслужащего, как он обычно отвечал, если спрашивали. Работу, для которой, ему сказали, он был рожден. Как говорится, не мы выбираем, в чем мы лучшие.
Отель-призрак впустил его и сделал своим желанным гостем, а где еще место призраку – тени того, кем он когда-то был? Здесь можно было прятаться сразу от всего: прошлого, настоящего, будущего и самого себя.
Этим утром, ранним дождливым утром, церковное окно было зашторено тонким серым сукном с бордовой бархатной набивкой. Если заглянуть в светлеющий проем между стеной и шторой, то там, в окне, можно было увидеть глухую стену соседнего небоскреба.
Зорн спит на потертом кожаном диване, у стены с обоями в желто-зеленых лилиях. Диван – нет, я толком не вижу диван – на него накинут кусок брезента и зеленый флисовый плед поверх. Один из деревянных подлокотников со сфинксами треснул по шву, обнажив срез орехового дерева светло-медового цвета.
Недалеко от двери, в простенке, – угол кухни с плитой на две конфорки, на плите граненый кофейник с потеками кофе, переходящими в лужицу черной жижи. У камина пустая бутылка и опрокинутый бокал с разводами красного вина на дне. У окна за рваной ширмой с фламинго стоит чугунная ванна, вместо одной ножки у нее пара кирпичей, из-за чего она немного заваливается на один бок. На подоконнике батарея пустых бутылок, покрытых ровным слоем пыли, дорожный набор Prada из бизнес-класса, зубная щетка, маска для сна с растянутой резинкой и одноразовые тапочки с монограммой.
