Врата в бессознательное: Набоков плюс - [12]
Рассмотрим некоторые примеры.
Точно также, наивный читатель ахматовского стихотворения «21 декабря 1949 г.» с конфликтом ценностей «тираноборческого» затекста и панегирического текста, воспринимал буквально и одические строки, посвященные И. Сталину, и гедонистический затекст (описание пьянки лагерной верхушки по поводу юбилея Хозяина); тогда как читатель, чуткий к позиции автора, воспринимал стихотворение как выморочное, ощущая и вынужденную ложь текста и авторское отстранение от событий затекста, авторскую усмешку.
Кто истинный, а кто мнимый адресат подобных произведений варианта 5б Таблицы № 6 («Оды» О. Мандельштама, «Я понял: всё живо» Б. Пастернака и пр.)? Если цель автора — переслать тайнопись потомкам и близким по духу современникам, то формальный адресат — Власть, оказывается адресатом мнимым (см. Таблицу № 7).
А кто истинный адресат пушкинского стихотворения «Свободы сеятель пустынный» (вар. 1б в Таблице № 6)? Квалифицированные читатели, чувствующие, что это Пушкин-первооткрыватель опробывает, в лице лирического героя, новую роль — Великого инквизитора?
Для того чтобы малоквалифицированные читатели не воспринимали сложные литературные произведения подварианта «б» Таблицы № 6 по шаблону более примитивного подварианта «а», т. е. неадекватно, их необходимо обучать — в совместном обсуждении-дискуссии, т. е., по Л. С. Выготскому, общаться с ними в зоне ближайшего развития.
Для самостоятельного (актуального) читательского развития оптимален вариант 2 Таблицы № 6 (небольшой сдвиг семантики текста в затексте), к которому стремятся многие классические произведения. Обычно здесь в затексте автор, вопреки представлениям З. Фрейда, скрывает от читателей, а иногда и себя самого, не худшие, а лучшие — заветные чувства (например, любовь к родине — см. известное выражение Л. Толстого о «скрытой теплоте патриотизма»). Стихотворение «Прощай, немытая Россия» М. Лермонтова, согласно затексту, — о трагической немоте ее подданных. О немытости же России — стихотворение «Готовность» М. Волошина: в затексте, как уже говорилось, вопреки призывам текста сжечь Россию в очистительном огне, описано отмывание ее, новорожденной, от накипи и грязи. Диалог Волошина с Лермонтовым, опосредованный затекстом?
И опять вопрос: кто истинный адресат таких произведений? Предмет описания — герой текста? Бог? Современник? Потомки? Собственное Я поэта (диалог «Я — второе Я»)? Некий «идеальный читатель»?
Мультисубъектность, мультипозиционность литературно-художественной деятельности (стремление S1 и S2 слиться с позицией S3 при учете S4) означает, что, в идеале, все они — не только авторы, но и адресаты, в качестве Другого вносящие свою лепту в создание произведения. По-видимому, так занимающее современных текстологов отличие «воображаемого» читателя от «имплицитного» [70;6] может быть понято — на уровне предметного анализа, а не только формального определения — посредством учета исследователями взаимодействия осознаваемых и неосознаваемых компонентов литературно-художественной деятельности и ее продукта (всех слоев затекста, наиболее архаической инстанции S4 и т. п.)
Тогда «имплицитный» читатель — это квалифицированный реципиент всего произведения, того, что объективно получилось, а не того, что, по мнению автора, он создавал и создал для «воображаемого» читателя. И в этом смысле, парадоксальным образом, первый оказывается адресатом истинным, второй — мнимым (коего мнит автор) [63].
Часть 2. Затекст как взаимодействие субъективных реальностей Автора (2 этап исследования)
Код затекста: перемещение в субъективных реальностях
К началу следующего этапа исследования были в общих чертах понятны функции двух первых слоев затекста литературно-художественного произведения. Напомним о них.
Самый поверхностный слой — анаграмматический — дает возможность заглянуть в бессознательное автора, тревожащую его в данный момент и проговариваемую проблему, иногда не имеющую отношения к тому, что описывает текст. Этот слой отчасти был изучен филологам; его функция в XIX–XX вв. характеризовалась ими как утаивание запретного и разговор с посвященными [153] (и в архаические времена анаграмма, т. е. распыление «осколков» слов по тексту, помогала спрятать табуированные имена богов и героев; они становились доступными только жрецам [9]).
Следующий хранящий авторское бессознательное слой, образуемый полной фонограммой текста, был назван нами фабульным, ибо содержал уже не слова, но динамичные картины жизни — взаимоотношения персонажей, их мечты и страхи, поведение в экстремальных обстоятельствах и повседневные занятия. Иногда этот слой также входил в противоречие с тем, о чем сообщал автор в тексте, т. е. нес в себе дополнительные смыслы — послание читателям, которое предстояло как-то расшифровать их сознанию и, главным образом, бессознательному. (Характер восприятия произведения читателями-слушателями зависел как от типа соотношения текста и фабульного слоя затекста, так и от уровня читательской квалификации).
Самым странным представлялся третий слой, первоначально названный метафизическим
Цель пособия — развитие способности детей налаживать общение с окружающими людьми. В ходе «диалогов о культуре» происходит развитие коммуникативных способностей детей.Книга адресована педагогам дошкольных учреждений, родителям, гувернерам.
Кабачек О.Л. «Топос и хронос бессознательного: новые открытия». Научно-популярное издание. Продолжение книги «Топос и хронос бессознательного: междисциплинарное исследование». Книга об искусстве и о бессознательном: одно изучается через другое. По-новому описана структура бессознательного и его феномены. Издание будет интересно психологам, психотерапевтам, психиатрам, филологам и всем, интересующимся проблемами бессознательного и художественной литературой. Автор – кандидат психологических наук, лауреат международных литературных конкурсов.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».