Врата - [147]

Цвета соответствовали не точно. Экраны, на которых должен был отразиться курс, молчали. Неудивительно. Удивительно было бы, если бы после восьмисот тысяч лет они сразу заработали.

Но они работали.

Древнейший коснулся чего-то на своей консоли, и огоньки зажили своей самостоятельной жизнью. Они потускнели, потом снова разгорелись, в действие вступили автоматы тонкой наводки, и оба набора огней стали совершенно одинаковы. Ожили экраны. Самка со страхом смотрела на них. Она не знала, что видит звезды. Они никогда не видела звезды и не слышала о них.

Она почувствовала, что произошло дальше.

Это почувствовали все на «Здесь». Пришельцы в своих загонах, почти сто детей за своими занятиями, молодая самка и сам Древнейший: тяготение исчезло и сменилось головокружительной невесомостью.

После почти трех четвертей миллиона лет медленного кружения вокруг отдаленного солнца Земли артефакт лег на новую орбиту и начал уходить.

11 С. Я. Лаврова

Ровно в пять пятнадцать мягкий зеленый огонек зажегся на мониторе у кровати С. Я. Лавровой-Броудхед. Недостаточно яркий, чтобы помешать крепкому сну, но она только дремала. «Хорошо, — отозвалась она, — я не сплю, можно не продолжать эту программу. Дай мне еще минутку».

— Да, госпожа, — ответила секретарша, но огонек не погас. Если С.Я. не проявит активности, через минуту компьютер включит негромкий звонок, что бы ни говорила перед этим хозяйка; так указано в написанной ею самой программе.

Но в данном случае этого не потребовалось. Эсси проснулась в полном сознании. Сегодня утром ее снова ждет операция, а Робина еще не будет. Поскольку Пейтер Хертер предупредил мир перед своим вторжением в умы, было время подготовиться. Ущерба почти никакого не было. Подлинного ущерба. Но потребовалась лихорадочная организационная деятельность, все менялось и откладывалось, и, конечно, рейс Робина был сорван.

Жаль. Хуже того. Она ощутила страх. Но ведь он старался. Эсси пыталась утешить себя. Хорошо знать, что он старался.

— Можно мне поесть? — спросила она.

— Нет, госпожа Броудхед. Ничего нельзя, даже воды, — сразу ответила секретарша. — Хотите прослушать сообщения?

— Может быть. Какие сообщения? — Если интересно, она послушает, решила она: все, что может отвлечь ее от предстоящей операции, от унижения катетеров и трубок, соединяющих ее с постелью.

— Послание — только голосом — от вашего мужа, госпожа; но если хотите, я могу попытаться связаться с ним непосредственно. У меня есть его местоположение, если он еще там.

— Давай. — Эсси попыталась сесть, ожидая, пока их соединят или, более вероятно, пока ее мужа отыщут в каком-нибудь аэропорту и позовут к коммутатору. Вставая, она старалась сохранить в прежнем положении десяток трубок, отходивших от ее тела. Помимо слабости, она вообще плохо себя чувствовала. Страх. Жажда. Ее даже немного трясло. Но боли не было. Возможно, если бы болело, она воспринимала бы все серьезнее, и это было бы хорошо. Все эти месяцы дремоты она испытывала только раздражение; в Эсси было достаточно от Анны Карениной, чтобы тосковать по страданию. Какой тривиальный мир! Ее жизнь под угрозой, а она испытывает только неудобство в интимных частях тела.

— Госпожа Броудхед!

— Да?

Появилось изображение секретарши, выглядела она виновато. «В настоящее время с вашим мужем связаться невозможно. Он летит из Мехико Сити в Даллас, самолет только что взлетел: все каналы связи используются для навигационных нужд».

— Мехико Сити — Даллас? — Бедняга! Он облетает вокруг Земли, чтобы добраться до нее! — Ну, тогда давай запись.

— Да, госпожа. — Лицо и зеленоватое мерцание исчезли, послышался голос ее мужа;

— Милая, тут кое-какие трудности со связью. Я полетел в Мериду, предполагая пересесть там на Майами, но опоздал. Теперь я пытаюсь улететь в Даллас — или вообще в Америку. Я уже в пути. — Пауза. Голос раздраженный — неудивительно. Эсси, казалось, видит, как он ищет чего-нибудь подбадривающего. Что-нибудь о хичи, которые вовсе не хичи. Бедняга! Он старается ради нее. Она слушала скорее звук его сердца, чем слов, он сказал: — Дьявол, Эсси! Я хотел бы быть с тобой. И буду. Как только смогу. А тем временем — береги себя. Если у тебя будет хоть немного времени перед тем… перед тем, как Вильма начнет, я велел Альберту кратко передать тебе суть происшествий. Он хорошая добрая программа… — Долгая пауза. — Я люблю тебя, — сказал он и смолк окончательно.

С.Я. снова легла на свою негромко гудящую кровать, думая, что принесет ей следующий (может, последний?) час ее жизни. Ей очень не хватало мужа особенно потому, что в некоторых отношениях она считала его глупым человеком. «Хорошая добрая программа»! Как глупо очеловечивать компьютерную программу! Программа Альберт Эйнштейн была — она не находила другого слова — умна. И его идея придать биоанализатору внешность домашнего животного. И даже дать ему кличку! «Сквиффи!»(Под мухой, навеселе, англ. — Прим. перев.). Все равно что дать имя стиральной машине или ружью. Глупо. Но если это сделал человек, которому она не безразлична… в таком случае это даже мило.

Но машины — это машины. В аспирантуре Академогорска молодая С. Я. Лаврова хорошо поняла, что интеллект машины не является «личным». Их собирают из отдельных деталей. Начиняют информацией. Дают им набор реакций на соответствующие стимулы и снабжают шкалой оценок. И все. Иногда, конечно, написанная вами программа вас удивляет. Но такова природа эксперимента. Ничто не свидетельствует о наличии в машине свободной воли или признаков личности.